Тайна забытого дела
Шрифт:
Огромные, вконец обледеневшие звезды еще ниже опустились над спящим городом.
«Какая сила погнала его в ночь, под пули? Зачем это все? Почему мир такой неугомонный и почему все в нем так страшно изменилось?» Клава не знала, как ответить на эти вопросы. Она плотнее запахнула на себе половик, который накинула на плечи, выбегая из комнаты, постояла минуту недвижимо, все еще прислушиваясь к чему-то и смутно надеясь, что все вдруг преобразится, как в сказке, и она снова услышит цокот копыт и увидит всадника, который на этот раз окончательно вернется домой.
Но было тихо. И она вошла в комнату, где предстояло ей ждать своего нового защитника — инспектора Решетняка.
25
Клавдии
Профессорша согласилась прийти в парк над Днепром. С момента первого звонка из милиции она потеряла покой. Рассказ мужа о Ковале и о его посещении опытной станции не только не успокоил ее, а еще больше растревожил: кто знает, почему и зачем копается милиция в прошлом ее семьи. К добру это не приведет!
О прошлом Клавдии Павловне вспоминать не хотелось. Она стояла на земле твердо, ее целиком и полностью устраивало настоящее, а прошлое, если и вспоминалось при случае, казалось странным, будто бы и вовсе не относящимся к ней, а известным из какого-то романа или из фильма. И она смотрела на молоденькую Клаву Апостолову как на постороннюю и не очень понятную личность.
В узком кругу Клавдия Павловна не раз говорила, что люди больше всего любят заглядывать в чужую жизнь, и если им этого не позволяют, приходят в уныние. Это, по ее мнению, даже способствует развитию искусства. Кино, театр, как и литература, по убеждению профессорши, дают возможность рассматривать чужую жизнь через допускаемую общественной моралью широкую замочную скважину. И именно поэтому люди так любят их. А что касается такого государственного органа, как милиция, то ей просто-напросто вменено в обязанность копаться в чужой душе, и тут уж ничего не возразишь, с какой бы оскорбительной дотошностью это ни делалось.
Нервничая, как девушка, которая спешит на свидание, Клавдия Павловна отправилась в назначенное место задолго до того утреннего часа, о котором договорилась с Ковалем. Вот и фуникулер над Подолом, а справа от него старинный парк. Днепр, наполовину закрытый деревьями, растущими на склоне, уже весело играл темно-синими блестками, а здесь, вверху, еще царило раннее утро и тени деревьев едва колыхались на легком ветру.
К удивлению Клавдии Павловны, Коваль пришел первым и ждал ее на скамье, которая стояла под развесистым ореховым деревом, недалеко от входа. Знакомая с подполковником только по телефону, Клавдия Павловна с нескрываемым разочарованием рассматривала очень скромно и даже заурядно выглядевшего седоватого мужчину. Почему-то совсем не таким представляла она себе видного сотрудника уголовного розыска.
Коваль, в свою очередь, тоже внимательно посмотрел на нее, улыбнулся одними глазами (впрочем, ей, быть может, это только показалось) и сделал едва заметный жест рукой, приглашая профессоршу сесть рядом. Внутренне съежившись от этого властного жеста, Клавдия Павловна опустилась на скамью, не сводя с подполковника глаз.
— Вы — товарищ Коваль? Здравствуйте!
Он кивнул, и ей показалось, что она не произвела на него сильного впечатления. Во всяком случае, подполковник продолжал молча смотреть в заднепровскую даль, над которой стояли белые кудрявые, как ягнята, облака и которая была окутана утренним маревом.
Возмущенная неучтивостью Коваля и ожидая вопросов, Клавдия Павловна сидела в напряжении и готова была
А Коваль все еще молчал. Наконец, повернувшись к ней лицом, как-то доверительно и очень задушевно произнес:
— Благодать какая, Клавдия Павловна! Сколько раз все это видел, а ведь каждый раз — новые оттенки, новые краски. Малейшее изменение освещения, цвета листвы или синевы неба — и пейзаж становится неподражаемым и уникально самобытным!
Профессорша растерянно посмотрела на Коваля. Да что он ей голову морочит, в самом-то деле! При чем здесь пейзаж? Но подполковник продолжал как ни в чем не бывало:
— Вот, Клавдия Павловна, воспользовался случаем, посидел здесь немного, и вспомнилась мне другая река, с иными берегами. Но с такими же облачками над нею и с таким же подернутым дымкой тумана горизонтом. Это река моего детства.
Она растерялась окончательно. Не знала, как реагировать на это, как себя вести. Всего ждала, чего угодно, ко всему готовила себя, но только не к разговорам об облаках и берегах. Не для того ведь пришла! Искоса посмотрела на подполковника. Коваль поймал ее взгляд. Действительно, могла ли представить себе профессорша, которой работник милиции казался человеком назойливым, по должности своей обязанным сделать ей и ее мужу какие-то неприятности, что подполковник все утро обдумывал, как говорить с нею о вещах не очень приятных, о прошлой ее жизни, в которой были не одни только взлеты, но и падения; как построить беседу, чтобы не обидеть старую женщину.
— Я вас слушаю, товарищ Коваль, — сухо проговорила она. — У вас, насколько я понимаю, дело ко мне, и неотложное?
Коваль кивнул, еще немного помолчал и вдруг спросил тем же мечтательным тоном:
— А вы, Клавдия Павловна, вспоминаете когда-нибудь свое детство, отрочество, юность?
— Конкретно, что вы хотите?
— Расскажите, пожалуйста, о вашей юности.
— Что именно?
— То, что вы сами чаще всего вспоминаете.
— Я не все хочу вспоминать. Юность у меня была тяжелая. Вам, как я понимаю, это известно.
Коваль наклонил голову.
— И все-таки, — поднял он глаза, — придется, Клавдия Павловна, кое-что вспомнить.
В глазах профессорши темными птицами промелькнули беспокойные мысли.
— Ваша девичья фамилия — Апостолова?
— Да. Объясните, почему вы интересуетесь моим прошлым? Что дает вам право допрашивать меня? В связи с чем?
Коваль пристально взглянул на собеседницу. Одетая в легкое платье из какой-то неизвестной подполковнику красивой ткани, с граненым обручальным кольцом и еще двумя драгоценными перстнями на пальцах, с миниатюрными медальонными часами на шее, морщинистость которой подчеркивала белизну лица, выхоленного в косметических кабинетах, она сидела с высоко поднятой головой, старательно изображая оскорбленное достоинство.
Подполковник понял ее по-своему. Большой опыт давал ему возможность видеть душу человека и ее истинные движения сквозь туман искусственных страстей, притворных чувств, какими бы естественными ни казались они на первый взгляд.
Нет, нельзя было сказать, что профессорша возмутилась неискренне. У нее, жены известного ученого, есть, конечно, достаточно влиятельных знакомых и друзей, она давным-давно забыла, что такое неприятности и беспокойства, и вот сейчас не хочет, не намерена, не желает раскрывать душу перед каким-то там милиционером! А если разобраться, то и на самом деле, что дает ему право повергать ее в эти тяжелые для нее воспоминания? Глаза Клавдии Павловны смотрели гневно, и казалось, из них вот-вот брызнут колючие искорки.