Тайна замка Роборэй. Викт?р из спецбригады
Шрифт:
Она свешивалась с кровати и была крепко привязана к ножке тяжелого кресла, рукав был засучен до плеча, и на белой коже, повыше локтя, ярко выступали три слова, выжженные татуировкой, как у моряков: «In robore Fortuna». Клеймо убийцы Жана д’Аргонь.
Глава 6
В дороге
Цирк Доротеи ежедневно менял стоянку и нигде не оставался ночевать. Окончив представление, он тотчас же снимался с места.
Доротея сильно изменилась. Исчезла ее неподдельная веселость. Угрюмая и печальная, она сторонилась мальчиков и все время молчала.
Тоскливо стало в фургоне. Кантэн правил им, точно погребальной колесницей. Кастор и Поллукс перестали драться и шалить, а капитан зарылся в учебники и громко зубрил арифметику, зная, что этим можно тронуть сердце учительницы. Но и зубрежка плохо помогала: Доротея не обращала на него внимания и была занята своими мыслями.
Каждое утро она жадно набрасывалась на газету, прочитав и не найдя в ней того, что искала, сердито комкала ее. Кантэн подбирал газету, расправлял измятый лист и тоже искал заголовка со знакомой фамилией. Ничего, ни слова об аресте Эстрейхера, ни слова о его преступлении.
Прохандрив неделю, Доротея на восьмой день улыбнулась. Жизнь и молодость взяли свое. Тяжелые мысли рассеялись, и она стала прежней Доротеей, веселой, ласковой и шутливой. Кастор, Поллукс и Монфокон получили ни с того ни с сего долгожданную порцию поцелуев, а Кантэн несколько ласковых шлепков.
В этот день цирк давал представление в городе Витри. Доротея была в ударе и имела громадный успех. Когда публика разошлась, она стала шалить и возиться с детьми. Неделя грусти была забыта. Кантэн прослезился от счастья.
– Я думал, что ты нас совсем разлюбила, – повторял он, размазывая слезы.
– Чтобы я разлюбила моих поросяток. Это с какой стати?
– Потому что ты – княжна.
– А разве я не была раньше княжной?
Наигравшись с малышами, Доротея пошла с Кантэном гулять и, бродя по кривым переулкам Витри, рассказала ему о своем детстве.
Доротея росла свободно. Никто ей не мешал развиваться, никто не стеснял дисциплиной. От природы она была очень любознательна и сама утоляла свою жажду знаний. У деревенского священника научилась она латыни, но зубрить катехизис и священную историю было ей не по нутру. Зато она брала уроки математики и истории у школьного учителя, а больше всего любила читать, глотая все, что попадалось. Особенно много дали ей старики-фермеры, у которых она жила.
– Я им обязана буквально всем, – рассказывала она. – Без них я бы не знала ни одного растения, ни одной птицы. А самое важное в жизни – знать и чувствовать природу.
– Неужели они научили тебя танцевать на канате? – пошутил Кантэн.
– Я обожаю танцы. Это наследственность: ведь мама не была серьезной артисткой большого театра.
Она была простой танцовщицей из цирка и мюзик-холла.
Несмотря на свободное воспитание и довольно легкомысленный образ жизни родителей, Доротея выработала в себе чувство собственного достоинства и строгие правила морали. Если что-нибудь плохо, так оно плохо при всех обстоятельствах, без исключений и уверток. Так полагала Доротея и не допускала никаких сделок с совестью.
Долго рассказывала она о себе, а Кантэн слушал, разинув рот и никак не мог наслушаться.
– Удивительный ты человек, Доротея, – сказал он наконец. – Особенно ты поразила меня в Роборэе. Как могла ты разгадать их тайну и все эстрейхеровские подлости?
– Ничего удивительного. У меня с детства страсть к таким историям. Когда я была совсем маленькой и жила у папы в имении, я вечно играла с деревенскими ребятишками, и мы составили отряд для борьбы с ворами. Нет, ты не смейся, пожалуйста. Случится у фермера кража, пропадет утка или поросенок – мы первые принимаемся за поиски и часто находили пропажу. Еще и жандармов не вызовут, а мы уже расследуем дело. Скоро обо мне пошла слава у крестьян, и, когда мне было лет тринадцать, ко мне приезжали из соседних деревень за советом. «Настоящая ведьма», – говорили про меня крестьяне. Но дело было совсем не в колдовстве. Ты знаешь, что я нарочно прикидываюсь ясновидящей или гадаю на картах, а на самом деле рассказываю людям то, что заметила, и ничего не прибавляю от себя. Правда, у меня чутье и зоркие глаза, а это встречается редко. Надо уметь замечать то, что обычно ускользает от внимания, поэтому все запутанные истории кажутся мне такими простыми, и я часто удивляюсь, как другие не видят вокруг себя самых обыкновенных вещей.
– Да, от тебя ничего не ускользнет, – ответил со смехом Кантэн. – Вот и выходит, что серьги украл не Кантэн, а Эстрейхер, и не Кантэна, а Эстрейхера посадят в тюрьму. Всех обвела вокруг пальца.
Доротея тоже рассмеялась.
– Обвести-то обвела, но суд почему-то не хочет действовать по-моему. В газетах ни строчки обо всей роборэйской истории.
– Что же там произошло, куда девался Эстрейхер?
– Не знаю.
– И не можешь узнать?
– Могу.
– Каким образом?
– Через Рауля Дювернуа.
Кантэн снова удивился:
– Где же ты его увидишь?
– Я написала ему на прошлой неделе, и он ответил телеграммой. Помнишь, я сегодня ходила на почту – это за телеграммой.
– Что же он пишет?
– Он выехал из Роборэя и будет здесь сегодня ровно в три часа. – С этими словами Доротея посмотрела на часы. – Половина третьего. Идем к фургону.
По приказанию Доротеи фургон стоял на пригорке, откуда было видно шоссе.
– Подождем его здесь, – сказала Доротея.
– Разве ты уверена, что он приедет?
– О, конечно. Он рад со мной повидаться, – ответила она с улыбкой. – Он такой внимательный и милый.
Кантэн невольно нахмурился. Он ревновал Доротею ко всему миру и сердито пробормотал:
– Ну, разумеется, с кем бы ты ни разговаривала – все необыкновенно любезные и внимательные.
Молча просидели они несколько минут. Вдруг вдали показался автомобиль. Заметив его, Доротея встала и двинулась к фургону.
Через минуту машина Рауля Дювернуа мягко подкатила к фургону. Доротея бросилась навстречу.
– Не выходите! Не выходите! Скажите только: арестован?
– Кто? Эстрейхер? – спросил Рауль, обескураженный таким приемом.
– Конечно! В тюрьме?
– Нет.
– А где же?
– Бежал.
Доротея схватилась за голову.
– Бежал… Какое несчастье. – И про себя пробормотала: – Боже мой, почему я не осталась в Роборэе. Я бы этого не допустила.
Но жалобы мало помогали делу, а Доротея не любила тратить слов. Она взяла себя в руки и спросила Рауля:
– Почему вы так долго задержались в гостях?