Тайна затворника Камподиоса

Серно Вольф

Гаудек плотно сжал плечо Витуса:

– Неужели для вас слова тех свидетелей весомее поручительства аббата?

– Для меня важен лишь вопрос о том, виновен обвиняемый или нет. И пытки помогут мне выяснить это! Они, получившие благословение святой матери церкви, – средство нахождения истины, как это вам, наверное, известно.

– Мне это известно, ваше преосвященство! Как известно и многое другое. Я знаю, что в римском праве есть положение, которое гласит: in dubio pro reo, то есть, попросту говоря, «в сомнительных случаях – решение в пользу обвиняемого».

Мне почему-то представляется, что в церковном праве это положение совершенно игнорируется.

– Ничего вы не понимаете! Римское право – право языческое, и я предостерегаю вас от распространения враждебных нам взглядов как аргументов в споре, – голос Матео едва не сорвался. Заседание, изначально предназначенное для того, чтобы выяснить, повинен ли подсудимый в ереси или нет, все больше начинало походить на диспут между епископом и этим аббатом.

– Ничего вы не понимаете! – опять начал он. – Церковь повелевает нам всерьез воспринимать показания каждого свидетеля – я подчеркиваю: каждого! – кто обвиняет другого в ереси, ибо в подобных случаях его устами глаголет сам Господь. Только таким образом нам на протяжении веков удавалось одерживать верх в борьбе с ересью и прокладывать путь для истинно верующих. Непреложные средства для этого собраны, как вам известно, в своде законов, который мы также считаем руководством по ведению процессов инквизиции. С его помощью и на его основе подозреваемому предъявляется обвинение. При обоснованном подозрении он подвергается пыткам, а после полученного признания сжигается на костре! Или в отдельных частных случаях оправдывается судом инквизиции. Как правило же, дьявол скоро являет нам свой лик, однако не позднее, чем после применения чрезвычайных пыток!

– Причем нередко выясняется, что тот, кто заявляет, будто опознал дьявола, сам и есть дьявол во плоти! – в глазах Гаудека горела решимость бороться до конца.

– Вы забываетесь, аббат! – Матео понял, что вот-вот окончательно выйдет из себя. Возражения этого Гаудека не только неуместны, но и в высшей степени оскорбительны, они в некотором смысле посягают на честь самой церкви. Желание наорать на своего оппонента поднялось в нем, как магма перед извержением вулкана. Взрыв был неминуем, и это был тот редкий случай, когда Матео не задумывался о возможных для него последствиях такого взрыва.

– А ну выметайтесь отсюда вместе с вашей смехотворной свитой!!! – заорал он так громко, что его голос можно было услышать на другом конце площади.

– Мы уйдем только вместе с Витусом.

– Нет! Без обвиняемого! Вас никто на этот процесс не вызывал! И упаси вас Господь вмешиваться в мои прерогативы! Исчезните немедленно, пока я не приказал бросить вас всех в темницу!

– Этого вы сделать не посмеете.

Матео открыл было рот, чтобы дать аббату соответствующую отповедь, когда Гаудека вдруг немилосердно оттолкнули в сторону. Это появился Нуну, которого привел сюда шум.

– Случилось что-нибудь, ваше преосвященство? – он непонимающе шарил глазами по сторонам.

– Процесс дознания был прерван, – с готовностью объяснил алькальд.

– Нуну, немедленно отведи обвиняемого обратно в камеру! Процесс будет продолжен завтра в это же время! Я доведу процесс до его закономерного завершения, не будь я Матео де Лангрео-и-Нава! Я прикажу пытать обвиняемого до тех пор, пока он не выхаркает свое признание с кровью!

– Да. Конечно, да, – Нуну оторвал Витуса от аббата.

– Я

протестую! – вскричал Гаудек. – Я протестую самым решительным образом! Сегодня я уйду, но заверяю вас, епископ Матео, что завтра я вновь предстану перед вами.

– И я тоже! – добавил Куллус.

– Вместе с нами, – твердо проговорил Орантес.

Гаудек, Куллус и Орантес нехотя покинули зал заседаний мэрии.

– А если потребуется, мы придем сюда и послезавтра, – громко сказал Гаудек у самой двери. – И будем приходить сюда до тех пор, пока вы не освободите Витуса!

АББАТ ГАУДЕК

Девиз нашего ордена – «Ora et labora»[18], дорогие братья и друзья, однако, я полагаю, сегодня вечером мы могли бы обогатить его еще одним понятием – celebra[19].

Шаги Витуса и Нуну глухо звучали в коридоре тюрьмы, когда они возвращались в камеру. Из-за одной из дверей доносился детский плач, болезненный и жалкий. Когда они остановились перед камерой, плач словно усилился.

– Слышишь? – спросил Витус. – Как будто дитя рыдает...

– Нет здесь никаких детей, – отрезал колосс. – Это из вашей камеры, – и он указал в сторону. Открыл дверь тяжелым ключом. – Ну, давай, входи, доктор-еретик!

Витус переступил порог и остолбенел.

Эти звуки, напоминавшие плач ребенка, издавал Магистр. Согнувшись в три погибели, он сидел под стеной, а перед ним на полу в какой-то совершенно неестественной позе лежал Мартинес.

– Что такое? – зарычал Нуну, вошедший в камеру за Витусом.

– Я не хотел! – всхлипывал Магистр. Его узкие плечи дрожали. – Я не хотел этого! Клянусь всеми святыми, я действительно этого не хотел!

– Как это случилось? Расскажи, – Витус сел на пол рядом с маленьким ученым.

– Мы с ним поспорили, мы... – Магистр захрипел, у него перехватило горло. Он схватился за кадык.

– Позволь мне посмотреть, – Витус отвел руку Магистра и осмотрел горло. – Мартинес хотел задушить тебя, да?

– Да, – рыдания снова сотрясли все тело маленького ученого. Он был совершенно не в себе.

Витус обнял его и начал гладить, как ребенка, чтобы успокоить. Постепенно Магистр перестал содрогаться от рыданий и начал рассказывать. Сначала запинаясь, а потом все более плавно. Это признание и впрямь облегчило его душу.

Когда Магистр и наемник остались одни, речь зашла о евреях. Мартинес отпустил в их адрес одну из своих злых шуточек, что взбесило Магистра. Слово за слово... И вот уже оба, забыв обо всем на свете, бросились друг на друга. Одноглазый плюнул Магистру в лицо, схватил его своими ручищами за горло и начал душить. Маленький ученый чуть не задохнулся, но вот его рука случайно нащупала в стене тот самый неплотно сидящий в ней камень с датой. Сумев вытащить камень, он ударил нападавшего по голове. Мартинес разжал пальцы, его повело в сторону стены. Магистр в ужасе отскочил от него и, стоя в правом углу камеры, наблюдал, как с трудом удержавшийся на ногах Мартинес поскользнулся на кучке крысиного дерьма, повалился назад и ударился головой как раз о ту выемку в стене, где только что был камень. Он так и рухнул на пол. Потом его тело содрогнулось в последней конвульсии – и наемнику пришел конец.