Тайна Желтой комнаты

Леру Гастон

— Продолжайте, только без шума.

Легко сказать, давать бесшумные пощечины показалось мне невозможным, и я принялся щипать и трясти его пуще прежнего. Наконец репортер поднялся на ноги — мы были спасены.

— Меня усыпили, — сказал он, — я провел ужасные четверть часа, пытаясь не поддаваться сну, теперь, кажется, лучше. Не покидайте меня.

Едва он произнес эти слова, как в замке раздался душераздирающий крик, настоящий предсмертный вопль.

— Несчастье! — прорычал Рультабиль. — Мы опоздали.

Он попытался броситься к двери, но не смог превозмочь слабость и вновь оказался на полу. Я уже был в галерее с револьвером в руках

и словно безумный бросился к комнатам мадемуазель Станжерсон. Очутившись на углу поворотной и правой галерей, я увидел человека, выскочившего из дверей ее комнаты и в несколько прыжков оказавшегося на лестничной площадке.

Инстинктивно я вскинул руку с револьвером и нажал на спуск. Грохот выстрела громким эхом отозвался в пустой галерее. Однако человек продолжал стремительно сбегать по лестнице, я бросился за ним с криком:

— Стой, стреляю!

В этот момент из глубины галереи показался Артур Ранс.

— Что случилось? — крикнул он, устремляясь за мной по лестнице.

Внизу мы оказались почти одновременно. В открытом окне вестибюля был ясно виден силуэт бегущего человека, не более чем в десяти метрах от нас. Мы открыли беспорядочную стрельбу в его направлении. На какое-то мгновение он споткнулся и едва не упал, но тут же выпрямился и бросился удирать с новой силой. Я был в носках, американец босиком, нам было не угнаться за ним, если уж наши пули не смогли его настигнуть. Наудачу мы выпустили последние заряды, а он все бежал. Но бежал-то он по правой стороне основного двора к тому углу замка, который был окружен рвами и высокой решеткой. Этот замкнутый тупик имел только один выход — дверь маленькой комнаты в торце замка, где теперь временно обитал сторож.

Мы бросились в погоню, теперь ему не уйти, к тому же он, безусловно, ранен нашими выстрелами. Беглец находился впереди нас примерно метров на двадцать, когда вверху над нашими головами растворилось окно галереи и мы услышали отчаянный крик Рультабиля:

— Стреляйте, Бернье, стреляйте!

И вновь безмолвная тишина лунной ночи была нарушена грохотом выстрела. Отсвет от вспышки позволил нам разглядеть у дверей башни Бернье с ружьем наперевес.

Он славно прицелился. Тень бегущего метнулась в последнем отчаянном прыжке и рухнула за углом правого крыла замка. Вернее, мы увидели, что человек падает, но вот как он растянулся на земле по другую сторону стены, разглядеть было невозможно.

Через двадцать секунд Бернье, Артур Ранс и я уже склонились над неподвижным телом. Разбуженный нашими криками и выстрелами, Ларсан распахнул окно своей комнаты и крикнул совсем как Артур Ранс тремя минутами раньше:

— Что случилось?

В этот момент к нам присоединился совершенно пришедший в себя Рультабиль.

— Он мертв, — сказал я ему.

— Тем лучше, — ответил мой друг, — перенесем его в вестибюль замка. — Но тут же поправился: — Нет, лучше положим его в комнате сторожа.

Рультабиль постучал в угловую дверь, но никто не ответил, что меня, конечно, не удивило.

— Его там нет, — сказал репортер, — иначе он бы уже давно появился, отнесем тело в вестибюль.

Большая туча, закрывавшая луну, не позволяла разглядеть лицо человека, лежащего у наших ног. Прибежавший дядюшка Жак помог нам перенести тело в вестибюль замка и уложить его на первую ступеньку лестницы. Пока мы его несли, я все время чувствовал на своих руках кровь, капавшую из ран.

Дядюшка Жак осветил принесенным из кухни фонарем лицо убитого, и все сразу узнали сторожа господина

Станжерсона, которого хозяин трактира называл Человеком в зеленом и которого около часа тому назад я видел выходящим с тюком из комнаты Артура Ранса. Но ведь все это можно было рассказать моему другу, что я, впрочем, и сделал немного позднее.

Невозможно описать то громадное удивление, я бы даже сказал глубочайшее разочарование, которое охватило Рультабиля и присоединившегося к нам в вестибюле Ларсана при виде этого мертвого тела.

— Невозможно, это невозможно! — повторяли они почти хором, глядя на зеленый костюм сторожа.

— Просто с ума можно сойти! — воскликнул Рультабиль.

В довершение всей этой суматохи дядюшка Жак принялся ворчать и причитать, выражая таким образом свое горе. Он утверждал, что мы ошиблись и что сторож просто не мог покушаться на хозяйку. Пришлось заставить его замолчать. Я думаю, что даже при виде мертвого тела собственного сына старик и то не стенал бы так громко. Весь этот чересчур бурный избыток чувств объяснялся, вероятно, страхом, что его могут посчитать соучастником совершившегося убийства. Все знали, что он терпеть не мог сторожа, и, кроме того, я заметил, что среди всех нас, одетых кое-как и наспех, в носках или босиком, только он один был в одежде, застегнутой на все пуговицы.

Опустившись на колени у тела сторожа, Рультабиль приподнял его над ярко освещенными фонарем дядюшки Жака плитками вестибюля и попытался снять с него куртку. Обнажилась окровавленная грудь.

Внезапно Рультабиль выхватил из рук дядюшки Жака фонарь и ярко осветил зияющую рану. Затем он медленно поднялся и насмешливо произнес:

— Ну что ж. Этот человек, который, как мы полагали, был убит револьверными пулями и крупной дробью, умер от удара ножом в сердце.

Я вновь решил, что Рультабиль не в своем уме, но, наклонившись над телом, убедился в полном отсутствии каких-либо огнестрельных ран, зато в области сердца виднелся глубокий разрез — след острого и безжалостного ножа.

XXIII. Двойной след

В оцепенении от сделанного открытия я не мог двинуться с места. Рультабиль хлопнул себя по плечу.

— Пойдемте, — сказал он.

— Куда? — не понял я.

— Ко мне в комнату, разумеется.

— Что мы там будем делать?

— Размышлять.

Признаюсь, что я был не в состоянии не только размышлять, но и просто сколько-нибудь здраво мыслить. В эту трагическую ночь, после событий настолько же ужасных, насколько и непоследовательных, я с трудом представлял себе, как можно о чем-то думать, находясь между трупом сторожа и может быть уже находившейся в агонии мадемуазель Станжерсон. Однако Рультабиль сделал это с хладнокровием великих полководцев, не теряющих присутствия духа на поле брани. Заперев за нами дверь комнаты, он указал мне на кресло, уселся сам и, конечно, закурил свою неизменную трубку. Я смотрел, как он рассуждает, смотрел, смотрел… и заснул.

Когда я проснулся, было уже светло, а мои часы показывали восемь. Рультабиль отсутствовал, его кресло пустовало. Я поднялся и потянулся в тот момент, когда дверь распахнулась и на пороге появился мой друг, по лицу которого сразу было видно, что, пока я спал, он не терял времени даром.

— Мадемуазель Станжерсон? — поинтересовался я первым делом.

— Она в угрожающем, но не безнадежном состоянии.

— Вы давно на ногах?

— С первыми лучами солнца.

— Удалось поработать?