Тайна Змеиной сопки
Шрифт:
Заметив Тимоху, директор отвлекся на мгновения от рыбалки и спросил, не найдет ли он кусок поролона. А то половину приманок сдернули корюшки.
Тимоха, помнится, приволок целую портянку белого поролона. Слабо надеялся, что, может быть, за это директор даст хоть пять минут помахать. Да где там! Буркнув: «Спасибо!», сразу повернулся спиной.
И вот теперь вся стена директорского дома полыхала янтарной, лоснящейся, одуряющее пахнувшей корюшкой, а Тимоха мог только облизываться, глядя на нее. Хоть заходи к хозяину и проси свою долю за поролон.
– Ты чего? – толкнул Орка замешкавшегося приятеля. Корюшки захотелось?.. Так у нас еще с того года осталась.
– С того го-ода, – вяло отреагировал Тимоха. Ее, небось, и не угрызешь. Не то, что эта…
– Да-а, хороша! – со смаком произнес Орка, чем сразу разрешил все сомненья приятеля. Тимохе тотчас вспомнилось услышанное по телевизору: «Если от большого взять немного, то это будет не воровство, а простая дележка.» «И справедливо при том», – добавил он от себя.
Вот только идти в открытую, через калитку в чужой двор совсем не хотелось. Директорская усадьба была обтянута металлической сеткой «рабицей», кое где уже залатанной проволокой. Лишь в одном месте, у самой земли зияла дыра. Небольшая, но если отогнуть один край, то вполне можно пролезть как раз напротив глухой стены дома, где нет окон.
Боязно было. А вдруг как выскочит Сам да матом покроет – у него на языке не задержится. Но вспомнил Тимоха бледное личико Оли, представил, как расцветет оно при виде такой вкуснятины и, не раздумывая больше, опустился на колени.
Собак директор не держал, так что, проделав лаз, Тимоха сунулся в него без опаски. И даже успел встать на ноги возле морковной грядки. Как вдруг раздалось угрожающее: «П-ф-ш-ш!»
Выгнув спину горбом, пред Тимохой предстал взъерошенный Барсик. Котяра был настроен решительно, даже приподнял когтястую лапу, чтобы непрошенный гость не вздумал продолжать свои глупости. И Тимоха, дрогнув, попятился. Юркнул, было, обратно, да зацепился за проволоку. И Барсик, мяукнув, со зверским наслаждением припечатал когтями по ягодицам Тимохи.
– Убью, скотина! – взвизгнул налетчик. Но недосуг было связываться с котярой. И, оставив на заборе клок рубахи, бедолага рванул домой.
– Ты че, кошки сдрейфил? – поспевая за приятелем, невинным голоском осведомился Орка.
– Да это не Барсик, а Бар… Барракуда! – заикаясь, ответил Тимоха.
Оседлав «козу» – табуретку из половины полена, где ножками были обрубленные сучки, Оля рисовала евражку. Этот щекастый грызун то и дело прибегал к зимовью подкормиться хлебными корками. Садился поодаль столбиком, лапки на грудь, и терпеливо позировал да посвистывал, ожидая подачки. Лучшего натурщика из зверья, наверно, не отыскать было во всей тайге. Усатая морда выражала смирение и любопытство. Но в то же время Степаха, как прозвали евражку, держался настороже. Стоило повести рукой в его сторону – и лишь хвостик мелькал за камнями.
В альбоме было уже с десяток рисунков этой щекастой мордахи, но ни один из них не нравился Оле. Хотелось ей запечатлеть евражку радостным неунывой, как звериного божка, а он рождался оцепенелым и грустным, словно грызуну передавалось настроение самой Оли.
Легко дышалось ей лишь первые дни в тайге, когда все радовало новизной и казалось победой над недугом само бегство из города. Бодро настроен был и дед Агей.
– Фитонциды – это вам не таблетки! Комаров – и тех наповал, не то что бактерии, – шумел он на всю округу, словно продолжая застарелый спор с родственниками.
По широкому лбу деда Агея Оля давно научилась распознавать его настроение. Все хорошо – и морщин почти не видно. Но едва начинало «штормить», как морщины сбегали по переносице даже на нос. Пока что внушительный нос деда Агея еще не поход на прошлогоднюю картофелину, но верх уже сморщился заметно.
Сегодня Оля опять поздно встала с постели, зябко поежилась и натянула на себя теплую, как шуба, дедову телогрейку. Если бы год назад кто-то сказал ей, любительнице модной одежды, что вскоре она, не стесняясь, станет носить старый, прожженный во многих местах ватник размером вдвое шире ее, Оля наверняка приняла бы это за неудачную остроту. И только мысль о ребятах, которые вот-вот могут нагрянуть, заставила ее поменять телогрейку на свитерок.
Чтобы не огорчать деда, Оля сказала, что чувствует себя получше. Да разве обманешь его? Снова пила по каплям противную медвежью желчь и какой-то горький настой из трав, не улучив минутки вылить все это куда-нибудь втихаря. Хорошо, что были с ней давние друзья – карандаш и бумага.
Шорох заставил Олю испуганно оглянуться. Над кустом светились три шевелюры: огненно-рыжая, как листья рябины в октябре, светло-русая, словно выгоревшая на солнце, и смолевая, с густо-синим, как ночное небо, отливом.
Узнав Сашку и Тимоху, Оля захлопнула альбом.
– Да ну вас! Как не стыдно подглядывать!
Двое вышли на поляну, а третий замешкался, косолапо, бочком выбрался из-за куста. Подбодрив приятеля дружеским тумаком. Тимоха выпалил:
– А это Орка!
Оля едва кивнула, поправляя струящиеся по лицу волосы.
За зимовьем слышалось хрипловатое ворчание деда Агея:
– Ну ворье! Как на вокзале. Ничего оставить нельзя.
– Опять лиса мыло уволокла, – радостно сообщила Оля. Да ничего, погрызет и бросит. А сорока ложку стащила.
– Эта уж не вернет, – подхватил разговор Сашка.– Такая куркулиха, все к себе тащит, как бабка Гамова.
Немного погодя Тимоха улизнул за березы по малой нужде. И тотчас забыл, зачем пришел. Возле трухлявого замшелого пня нежно сияли бархатистой поверхностью, будто бы даже улыбались, два толстоногих боровика – два белых гриба под одной шляпкой. Близнецы. На самой макушке их золотистой этикеткой приклеился березовый лист. Представив, как удивятся все такой диковине, Тимоха рванул ее вместе с мохом и подержал на весу. Двойняшки были на заглядение.
Войдя в зимовье, где Сашка и Орка уже усаживались за стол с дымящейся ухой, Тимоха выдохнул:
– Во!
Все глянули на грибы, на деда Агея. Уж больно душевно он крякнул, прежде чем произнес:
– Молодец! Где только таких красавцев углядел?
– Да совсем рядом, – как можно более небрежно махнул рукой Тимоха. Отошел тут. А они стоят…
И Оля вроде бы порадовалась Тимохиной удаче. Но при этом так усмешливо переглянулась с дедом, что Лапин-младший заподозрил недоброе. Только спросить об этом не решился. Другая находка не давала ему покоя. Улучив момент, он достал из кармана измятую кисть цветов и спросил, как она называется.