Тайная история атомной бомбы
Шрифт:
Позже, в 1942 году, с Джорджем Элтентоном, английским инженером-химиком, сблизился Иванов. Некоторое время назад Элтентон работал в Ленинградском институте химической физики вместе с известными советскими химиками Юлием Харитоном и Николаем Семеновым. Живя в СССР, Элтентон и его жена Долли стали убежденными коммунистами. Теперь Элтентон работал в лаборатории Shell Development в Эмеривилле, всего в километрах тринадцати от Беркли. Здесь он организовал ячейку ФАИХТ. Иванов рассказал ему, что по имеющимся данным работа в радиационной лаборатории Беркли связана с изучением атомной энергии. «Знаете ли вы кого-нибудь, кто участвует в этих работах?» — спросил он Элтентона. Элтентон вызвался
Шевалье, уроженец Нью-Джерси, франко-норвежец, был профессором французской литературы в Беркли, талантливым переводчиком, автором биографии Анатоля Франса. После визита во Францию в 1933 году и начала гражданской войны в Испании в 1936 году он стал приверженцем коммунистической идеологии. С Оппенгеймером Шевалье познакомился на собрании преподавательского совета, и они стали хорошим друзьями.
«Элтентон немного смущался, — вспоминал Шевалье. — Казалось, он не уверен в себе. Он говорил вокруг да около, и постепенно мне стало понятно, кто за ним стоял и в чем эти люди были заинтересованы — в секретном проекте, которым занимался Оппенгеймер». Позже Шевалье признавался, что не захотел шпионить в пользу СССР, но решил рассказать Оппенгеймеру о попытке Элтентона выйти с ним на связь.
Такая возможность представилась во время приема, который Оппенгеймер и его жена Китти организовавали у себя дома в Игл-Хилле [94] . Семья Оппенгеймеров готовилась к переезду из Беркли в Лос-Аламос и хотела провести прощальный
ужин с самыми близкими друзьями. Когда Китти и Барбара, жена Шевалье, стали дуэтом играть на фортепиано, Опп^н- геймер направился на кухню, чтобы приготовить свое прославленное мартини. Шевалье пошел за ним.
Свидетельства о том, что произошло далее, разнятся. По словам Шевалье, он просто описал свою беседу с Элтентоном и его предложение. Оппенгеймер ответил, что Шевалье правильно поступил, сообщив ему об этом сейчас, и, как показалось, был достаточно потрясен. Больше ничего они тогда не сказали.
94
Не совсем ясно, когда именно произошла эта встреча, но это было зимой 1942–1943 года.
Оппенгеймер же позже заявлял, что, по словам Шевалье, «через Элтентона можно передавать техническую информацию советским ученым». Это было откровенное предложение разглашать секреты, связанные с атомным проектом, Советскому Союзу.
В то время в браке Шевалье уже начались не лады, и спустя 40 лет озлобленная Барбара, уже бывшая жена Шевалье, писала о мотивах, которыми ее муж руководствовался тем вечером: «Конечно, я не была на кухне, когда Хаакон говорил с Оппи, но я знаю, что он собирался ему сказать. Я полностью уверена, что Хаакону было выгодно узнать, чем именно занимается Оппи, и сообщить об этом Элтентону. Кроме того, я думаю, что Хаакон вполне рассчитывал склонить Оппи на сотрудничество с русскими. Я знаю, так как у нас уже задолго до того были большие споры по этому поводу».
По версии, которую через много лет сообщила секретарь Оппенгеймера Верна Хобсон, Китти не хотела оставлять Оппенгеймера и Шевалье наедине, она вошла в кухню и также слышала предложение Хаакона. Китти сказала, что передача информации советской стороне — это предательство.
Независимо от того, кто и что говорил, очевидно: попытка завербовать Оппенгеймера в советские шпионы провалилась, если все было именно так. Своим ответом Оппенгеймер избавил себя от потенциальных проблем. Но скоро «дело Шевалье» вновь аукнулось
Хотя ФБР и не знало о зарождающейся атомной программе, первое веское доказательство о шпионаже СССР за этой программой появилось 29 марта 1943 года. ФБР установило жучки дома у Стива Нельсона и в его оклендском кабинете. Нельсон вернулся домой поздно, после собрания общества, и встретился с гостем по имени Джо, который терпеливо ждал его и хотел поговорить. Джо рассказал, что физиков, занятых разработкой бомбы в радиационной лаборатории, вскоре переведут в другое место, и сам Джо собирался отправиться вместе с ними.
Они говорили о некоем «профессоре», который, по- видимому, забыл о своей былой приверженности коммунистическому делу. «К сожалению, на него влияет жена и сбивает его с верного пути», — сказал Нельсон. Затем Нельсон настойчиво потребовал у Джо рассказать ему все детально; сначала Джо говорил уклончиво, но потом подробно описал, как в радиационной лаборатории идут исследования электромагнитного разделения, а также о том, что в Теннеси уже строится крупный комплекс для разделения изотопов.
Прямую связь этого происшествия с советской разведкой подтвердила агентура ФБР. За Нельсоном наблюдали, когда он 6 апреля встречался с Ивановым в больнице Сент-Джозеф в Сан-Франциско. Позже, 10 апреля, удалось записать беседу между Нельсоном и неким человеком (выяснилось, что это был Зарубин). Зарубин считал пачки денег «как банкир». Потом обсуждалась система советской разведки в Америке.
Итак, Джо определенно числился физиком в радиационной лаборатории и передавал СССР секретную информацию о ядерной программе. И этот человек собирался переехать в Лос-Аламос.
Лос-Аламос: начало
Оппенгеймер приступил к руководству лабораторией в Лос-Аламосе очень неуверенно. Казалось, скептики, утверждавшие, что Оппенгеймер даже гамбургерами торговать не сможет, оказались правы.
В течение первых нескольких месяцев строительство шло в полном беспорядке — в основном из-за слабости руководства и недостаточно ясной цели. Если не считать умелого обхождения с военными, у Оппенгеймера не получалось сделать из лаборатории организованную структуру. Даже сама идея о некой организованности и структурированности была для него новой. В представлении Оппенгеймера что-то около 30 физиков направляются в Нью-Мексико, чтобы сконструировать атомную бомбу, — что может быть проще? Столкнувшись с хаосом уже на прощальном ужине у себя дома, в Игл- Хилл, Оппенгеймер пришел в ярость. Но после вспышки гнева он приступил к спокойному анализу. Учился же он быстро. К марту 1943 года Оппенгеймер составил организационную схему нового комплекса, продумал, сколько действительно сотрудников понадобится в Лос-Аламосе — от 100 до 1500, и взял наконец на себя административный контроль. Роберт, Китти и их маленький сын Питер (по прозвищу Пронто: он очень неожиданно родился, менее чем через семь месяцев после свадьбы Оппенгеймеров), прибыли в Санта-Фе 16 марта 1943 года. Через несколько недель они переехали к Холму — так стали называть новоиспеченную лабораторию.
Семья поселилась в скромном домике, одном из шести зданий бывшей школы, оборудованных ваннами, — в отличие от времянкок, наскоро выстроенных солдатами инженерного корпуса, где были только душевые. Везде сновали грузовики и бульдозеры, 3000 строителей возводили главные здания, в том числе пять лабораторий, машинный цех, склад и бараки. Весенняя распутица превратила грунтовые дороги в непролазную грязь. Это был самый настоящий Дикий Запад. Бете, прибывший в Лос-Аламос, ужаснулся тому, насколько отдаленными были места и убогими здания.