Тайная история красок
Шрифт:
Теперь осталась только штукатурка, хотя, по легенде, прежде один из Будд был голубым, а второй красным. Раньше у них были деревянные руки, которые на закате поднимали вверх, должно быть, цепи и ролики подъемного механизма издавали ужасный скрежет. Но в VII и VIII веках по мере распространения ислама о значении статуй забыли.
— Мы знаем только, что раньше глаза большого Будды были видны издалека, с того края долины, так они ярко сияли, — сказал мне за ужином сотрудник благотворительной афганской организации.
— Они были голубые? — спросила я.
— Нет, я думаю, зеленые. Может быть, изумруды.
На следующее утро нам дали разрешение подойти к большому Будде, вторая статуя находилась всего в паре сотен метров, но там начиналась вотчина другого
Это было предприятие потрясающего размаха. Сколько художников разрисовывали стены пещеры и арочную крышу, защищавшую статуи, и молились, чтобы шестидесятиметровые леса не рухнули. Фрески выцвели и облупились, но вообще-то искусство Гандхарц отличалось особенной утонченностью, так как впитало в себя лучшие традиции средиземноморского искусства, в том числе и греческую идею прекрасного. На стенах пещеры над нами были изображены несколько Будд, сидящих в разных позах в радужных кругах. Здесь, между желтой охрой и красной киноварью (у местных художников было своеобразное представление о порядке полос в радуге), я увидела ляпис-лазурь, ради которой проделала весь этот путь. Ультрамарин до сих пор сохранил яркость, особенно на фоне полуразрушенных стен. Меня охватывала дрожь при мысли, что ультрамарин впервые применили именно здесь, по крайней мере, более ранние данные не сохранились или не найдены. Египтяне любили ляпис-лазурь, но не изготавливали из нее краситель, а для голубой краски у них имелись собственные рецепты. Присев на голове у бамианского Будды, я задумалась: а что, если именно в этой долине внизу кто-то путем экспериментов, проб и ошибок и создал ультрамарин.
Спустя одиннадцать месяцев талибы, несмотря на протесты мировой общественности, уничтожили обоих Будд и фрески. В этот раз никакого динамита. Статуи двое суток расстреливали из ракетных установок, а потом правительство, нарушив собственный запрет на проведение фотосъемки, обнародовало снимки пустых арок, где когда-то стояли два исполина, охранявших забытую веру. Статуи в одночасье прославились. О них говорил весь мир, и те, кто прежде даже не слышал о них, теперь сетовали, что никогда не смогут увидеть Будд своими глазами. Да, это была культурная трагедия, но ведь буддизм как раз и учит нас, что все течет, и статуи напомнили стольким людям: ничто в этом мире не вечно.
Голубой в хозяйстве гномов
Половина всего ультрамарина в мире проходила через Бамиан, но параллельно другую голубую краску, не столь ценную, но высоко ценившуюся, везли из Персии в Китай. Это был кобальт. Название происходит от немецкого слова Kobold («домовой, гном»), а гном, как вы помните, это существо не особо приятное, которое строит козни, чтобы не допустить людей к кладам. Вообще-то кобальт не слишком зловещий металл, но его частый компаньон — мышьяк, поэтому европейские серебродобытчики обычно выбрасывали такие находки. Но кобальт наделяли таинственной силой не только из-за этого. В XVII веке люди обратили внимание на способность кобальта изменять цвет при нагревании и использовали его как симпатические чернила: если подержать чистый лист бумаги над огнем, то проступали буквы.
Кобальт применялся в живописи с начала XVI века как один из составляющих смальты — красителя, использовавшегося при изготовлении голубого стекла, но в чистом виде металл попал в коробки с красками только в XIX веке, когда ученый Луи-Жак Тенар получил краску, вошедшую в историю под названием «тенарова синь». Представляю, в какой восторг пришел бы Микеланджело. Краска давала насыщенный оттенок, близкий к фиолетовому. Персы впервые обнаружили, как хорош кобальт в качестве глазури, и стали активно использовать его при строительстве мечетей, поскольку синие изразцы символизировали небеса. Результат получился
Китайцы жаждали заполучить этот волшебный цвет и в течение четырех столетий обменивали зеленый на голубой — отправляли в Персию селадоны и получали «мусульманский синий». В Национальной библиотеке Музея Виктории и Альберта я прочла о том, как качество кобальта варьировалось на протяжении династии Мин. Самый качественный кобальт получали в середине XV века при правлении Сюаньдэ, сто лет спустя при императоре Чжэндэ мастера по изготовлению фарфора покрывали готовые изделия фиолетовой глазурью высокого качества, а вот в конце XV века при Чэнхуа и в конце XVI при Ваньли знаменитый сине-белый фарфор был скорее серо-белым, поскольку правители объявили о торговых санкциях против Центральной Азии. С таким багажом знаний я отправилась в галерею китайского искусства и, к собственной радости, могла уже издали определить исключительно по цвету, когда та или иная ваза эпохи династии Мин вышла из печи.
Вторая попытка
На следующий год я решила во что бы то ни стало добраться до Сары-Санга. Прошло ровно пятьсот лет с тех пор, как Микеланджело тщетно ждал голубую краску, и мне захотелось потешить самолюбие и добыть для него эту краску, пусть я и опоздала на пять веков. Я была ограничена во времени. В апреле в горах тает снег, а в июне все заняты на уборке урожая. А что, если снова начнутся военные действия?
К Рождеству политическая ситуация в Афганистане накалилась как никогда, поэтому я сменила тактику и в феврале села в самолет и отправилась познакомиться с Мистером Охотником за Драгоценностями, одним американским дилером, который постоянно мотался в Афганистан вот уже тридцать лет. Если кто-то и мог помочь мне, так это Гарри Бауэрсокс. Мы встретились на Мауи, где он организовал ювелирную выставку, и проговорили несколько часов. Гарри оказался очень крупным доброжелательным мужчиной, он постоянно смеялся и рассказывал захватывающие истории о том, как встречался с лидерами моджахедов и как его провозили в страну, спрятав под проволочной сеткой. Он в шутку посоветовал мне завернуться в чадру и проникнуть в Афганистан, а на следующий день я спросила в лоб, можно ли поехать с ним в следующий раз. Гарри помолчал немного, а потом ответил отказом, сославшись на напряженную обстановку в стране. Через пару дней я улетела в Гонконг несолоно хлебавши, но переполненная решимости — все равно будет по-моему.
Первая трудность заключалась в получении визы. У меня в Исламабаде работали друзья, которые устроили так, что на самолете ООН, летавшем дважды в неделю, я добралась до Файзабада, ближайшего к месторождению города, но мне непременно требовалась виза на случай непредвиденной посадки. Вообще-то я считала, что во время вынужденной посадки отсутствие документов — наименьшая из проблем, но правила есть правила, и я подала документы на визу. И получила любезный ответ, что визу мне дадут, но необходимо рекомендательное письмо от моего правительства, однако британское посольство наотрез отказалось предоставить подобное письмо, потому что «Великобритания не признает легитимности нынешнего правительства Афганистана». Тупик. И я решила поехать в Исламабад, чтобы оттуда все уладить.
И, к моему удивлению, я в итоге улетела в Афганистан как пробка от шампанского. В первое же утро мне позвонили подруга, работавшая в ООН, и сообщила, что меня возьмут и без визы.
«Я послала за тобой машину. Сколько тебе нужно на сборы? Успеешь за десять минут?»
Я покидала в рюкзак вещи — пару мешковатых штанов, три кофты с длинными рукавами, ноутбук, кроссовки, книгу Гарри «Драгоценные камни Афганистана» и выскочила из дома, едва ли не теряя на ходу свои вещи, а через два часа уже летела на запад в маленьком самолете, рассчитанном на девятнадцать человек.