Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 2

Коллектив авторов

Но большинство секретной агентуры вербовалась после ареста. Трусость, малодушие, страх ответственности или бесславной гибели, дача откровенных показаний и боязнь расплаты толкали людей в сети охранки.

Весной 1879 г. за связь со Стешевским, подозревавшимся в укрывательстве террориста Л. Ф. Мирского, после его покушения на шефа жандармов А. Р. Дрентельна, П. И. Рачковский был арестован. Находясь под следствием, Рачковский согласился оказать полиции агентурные услуги.

Знакомство его с князем Черкасским, секретным сотрудником полиции, давало возможность охранке контролировать действия вновь завербованного сотрудника. Впоследствии Рачковский сделал блестящую карьеру: он возглавил заграничную агентуру, а затем политический отдел ДП.

П. И. Рачковский

Зубатов

дал согласие сотрудничать после вызова в Московское охранное отделение. Во время встречи начальник охранки Н. С. Бердяев рассказал ему о роли библиотеки Михиных для осуществления революционных связей. Библиотека находилась в ведении тестя Зубатова. Сюда приходила масса молодежи, среди которой были народовольцы, в том числе и нелегальные. Бердяев обвинил Зубатова в участии в революционном движении. Зубатов стал доказывать, что революционным целям он не сочувствовал и не знал, что библиотека использовалась для конспиративных встреч. Он был «глубоко возмущен тем пятном, которое, помимо его желания, налагала на него партия», а «потому был рад случаю снять раз и навсегда сомнение в своей политической неблагонадежности» [136] .

136

ГАРФ. Ф. 1693. Oп. 1. Д. 40. Л. 1–20.

Под псевдонимами «Сергеев» и «Лебедев» Зубатов начал работу среди московских народовольцев.

Во время дознания по делу киевских социал-демократов в сети ГЖУ попал П. Руденко. Ротмистр Ерундаков, проводивший дознание, выяснил, что юноша влюблен. Он достал фотографию девушки, путем шантажа добыл показания и склонил Руденко к сотрудничеству. Впоследствии за свое падение Руденко отомстил начальнику киевской охранки А. И. Спиридовичу, тяжело ранив его.

«Смертник» С. Ушерович вспоминал, что, для того чтобы сломить дух арестованных, их нередко помещали в смежные камеры с ожидающими казни [137] . Это был явный прием психологической обработки, которая все чаще стала применяться полицией.

137

Ушерович С. Смертные казни в царской России. Харьков. 1933. С. 213

Не все приговоренные к смерти могли выдержать и владеть собой в мучительном ожидании смерти. Более стойкие смертники – политические – поддерживали и утешали смертников из уголовных или более слабых из политических. Отчаянные мольбы и слезы простодушных крестьян-аграрников и бьющиеся в истерике уголовные так влияли на окружающих заключенных, что многие не только лишались сна, но теряли рассудок, сходили с ума [138] .

Так, не выдержав условий заключения, свои услуги полиции предложил один из убийц Судейкина Стародворский, но его предложение было отклонено.

138

Там же.

Для «обработки» политических заключенных через тюремную агентуру – «лягавых» – в камере создавался определенный «микроклимат». После такой обработки в камеру приходил жандарм и обещал «покровительство» в обмен на предательство или сотрудничество.

Желаемой категорией для вербовки были «откровенники». Опасаясь разоблачения своего предательства, они всеми силами стремились заслужить доверие и предавали своих товарищей. Однако откровенные показания и оговоры Рысакова своих товарищей, предложение сотрудничать не спасли его от эшафота [139] .

139

Щеголев П. Е. Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы. М., 2004. С. 8–15.

Среди малосознательных рабочих имела место месть. Спиридович вспоминал: «повздорит с товарищем в кружке, обидится на что-либо и идет к жандармскому офицеру. Один такой сознательный бундовец раз явился ко мне, притащил кипу прокламаций и рассказал, в конце концов, что не более двух месяцев разносит по району литературу, что ему обещали купить калоши, но не купили. Пусть же знают теперь! Озлобленность его на обман с калошами была так велика, что я, прежде всего, подарил ему именно резиновые калоши. И проваливал же он потом своих товарищей, проваливал с каким-то остервенением. Вот что наделали калоши!» [140]

140

Спиридович А. И. Указ. соч. С. 194.

Подходящей категорией для вербовки считались бежавшие из мест высылки и направляемые в ссылку.

А. И. Спиридович

Установив мотивы, побуждавшие к сотрудничеству, охранники определяли приемы вербовки. Это могли быть обещания помощи, свободы, покровительства, материальная поддержка, награды или шантаж, запугивание и угрозы. Начальники московской охранки Бердяев, а затем Зубатов прибегали к «душеспасительным» беседам за стаканом чая. Н. Э. Бауман рассказывал, что Зубатов говорил арестованным, что он «сам социал-демократ, только не разделяющий революционных методов борьбы. На прощание он просил выпущенных заходить к нему попросту, чайку попить, о теории поговорить, и некоторые действительно ходили к нему» [141] .

141

«Николай Эрнестович Бауман». Сб. статей, воспоминаний и докладов. М., 1937. С. 83.

Из этой среды выходили не только агенты, но и доверенные лица, поддерживающие охранку. Опора на массы являлась одним из главных принципов агентурной работы и успеха розыска в целом, средством обеспечения осведомленности полиции.

Приемы вербовки также являлись составной частью разработки революционера, направленной на то, чтобы добыть у него нужные сведения, а затем по возможности использовать его в качестве секретного сотрудника. Кандидата в агенты проверяли через «перекрестную» агентуру и филерские «проследки», а через полицию делались необходимые «установки». Агент давал подписку о желании сотрудничать и получал один или несколько псевдонимов или номер, под которыми он фигурировал в документах охранки. На Совещании 1902 г. было предложено, чтобы кличка агента начиналась с его инициалов и сам начальник отделения подписывался псевдонимом, но это предложение не нашло применения на практике.

Во «Временном положении об охранных отделениях» 1904 г. рекомендовалось о более важных секретных агентах сообщать директору ДП частными письмами, без черновиков и занесения в журнал отделения, сообщая при этом имена, отчества и фамилии агентов, а также сведения об их звании и общественном положении, псевдониме [142] . Это вело к полной или частичной расшифровке агента, что могло иметь далеко идущие последствия.

Агентов разоблачали на страницах печати, причиняли травмы, обливали серной кислотой или убивали. Раскрытие агента отрицательно сказывалось на моральном состоянии секретных сотрудников, вызывало недоверие к руководителям розыска.

142

ГАРФ. Ф. 102. Оп. 261. Д. 70. Л. 2.

Поэтому в Инструкции 1907 г. и последующих материалах говорилось о том, чтобы секретного сотрудника никто, кроме непосредственно с ним работающих охранников, в лицо не знал. Типы учреждения, имевшие дело с агентурными сведениями, должны были знать агентов по псевдонимам или номерам. Их сведения хранились с особой осторожностью и в строжайшей тайне.

Сведения, получаемые от секретного сотрудника, оформлялись в агентурную записку, которая первоначально представляла собой сводку информации от сотрудников, работающих по одному объекту. Но раскрытие агентуры Меньщиковым, Бакаем и др. привело к созданию в 1910 г. в составе Особого отдела «сверхсекретного» агентурного отдела. Это повысило засекречивание агентуры и изменило порядок ее отчетности. Агент писал свое донесение от третьего лица, с указанием на самого себя как на участника революционных событий, и подписывал его псевдонимом. Для обезличивания агентурной записки, она перепечатывалась на машинке, и в таком виде с ней знакомились другие должностные лица.