Тайная жизнь Александра I
Шрифт:
1 августа Александр отдал распоряжение министру внутренних дел В. П. Кочубею закрыть все тайные общества, включая масонские ложи, а с их членов взять обязательство, что впредь они состоять в них не будут.
Через два дня после этого Александр уехал в Вену – на новый Конгресс Священного союза.
Однако в Вене состоялись лишь предварительные совещания, а сам Конгресс было решено провести в северо-итальянском городе Вероне.
Конец Священного союза
Это был четвертый (и последний) конгресс Священного союза, решивший вопрос о борьбе с революцией
Во время пребывания в Вероне Александр стал еще более печален и замкнут. Он избегал балов и карнавалов, обедал почти всегда только или с императором Францем, или с прусским королем, а досуги посвящал одиноким прогулкам в окрестностях города.
Однажды в разговоре с императором Францем Александр признался, что его не покидает ощущение близкой кончины, которая ожидала и его любимое детище, казавшееся совсем недавно несокрушимым колоссом, – Священный союз.
Этому, несомненно, способствовало и то, что почти вся Европа сотрясалась беспрерывными восстаниями и революциями, против которых оказывались бессильными штыки и пули регулярных войск.
Цель, которую преследовал Священный союз при его создании – единство христианских монархических государств, – оказалась недостижимой, ибо и сами монархи исповедовали три враждебные друг другу хри-
стианские конфессии – католицизм, протестантизм и православие.
Оставалась одна надежда – Господь Бог, чьими помазанниками были императоры и короли, герцоги и курфюрсты, попытавшиеся сплотиться воедино под сенью вселенской христианской идеи, но предавшие ее ради суетных и своекорыстных мирских утех и выгод.
Поняв это, лучший христианин из них, российский император Александр, покинул это умирающее сообщество и уехал в Россию.
Тайный Манифест о передаче трона Николаю
Александр вернулся в Царское Село 20 января 1823 года, проведя за границей более пяти месяцев.
Из государственных актов этого времени наибольшую важность представлял Манифест о назначении наследником престола, минуя Константина Павловича, третьего сына императора Павла – великого князя Николая Павловича. Однако после того как Манифест был написан, он не публиковался, не предавался огласке, а хранился в глубочайшей тайне. И сам его текст в одном-единственном экземпляре был спрятан в ризнице московского Успенского собора в Кремле.
25 августа 1823 года Александр сам привез Манифест в Москву и передал его митрополиту Филарету в запечатанном конверте.
На лицевой стороне конверта Александр собственноручно написал: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть Московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе, прежде всякого другого действия».
29 августа Филарет при трех свидетелях положил Манифест в ризницу Успенского собора, взяв с них клятву о полном сохранении этой важнейшей государственной тайны.
Три копии с Манифеста снял министр духовных дел и народного просвещения князь А. Н. Голицын, запечатал их в три конверта и отправил в Петербург по трем адресам – в Государственный совет, Сенат и Синод. На всех трех конвертах Александр написал своей рукой:
Болезнь Александра I зимой 1824 года
12 января 1824 года, возвратившись с прогулки, Александр почувствовал, что заболел. Два его личных врача – Я. В. Виллие и Д. К. Тарасов – тут же рекомендовали ему уехать в Зимний дворец и лечь в постель.
Оба врача пришли к единому мнению, что Александр заболел горячкой с рожистым воспалением левой ноги.
Младший современник Виллие и Тарасова, тогда уже задумавший стать врачом, В. И. Даль – впоследствии автор знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка» – определял «горячку, как общее воспаление крови, жар, частое дыхание и бой сердца… Обычно горячкой зовут длительную и опасную лихорадку», замечая, что народная медицина знает более сорока ее разновидностей.
Что же касается «рожистого воспаления», тот же Даль определял болезнь как «воспаление кожи».
Современная медицина, описывая общие симптомы этого заболевания, отмечает острые воспалительные изменения в коже, лимфатических сосудах и слизистых оболочках. Начало болезни характеризуется внезапным повышением температуры до 41°, ознобом, слабостью, сильной головной болью и рвотой. Все это сопровождается жгучей болью в местах, пораженных воспалением, и порой доводит больного до потери сознания.
Сличение описания болезни Александра с данными современной медицины свидетельствует о точном и правильном диагнозе, сделанном врачами императора.
Болезнь продолжалась три недели и к концу первой недели стала возбуждать столь серьезные опасения, что было признано целесообразным начать ежедневную публикацию бюллетеней о состоянии здоровья Александра.
Только 26 января болезнь пошла на убыль, и лишь с 1 февраля Александр смог сидеть в кресле.
7 февраля из Варшавы в Петербург приехал весьма обеспокоенный болезнью брата цесаревич Константин. Доктор Д. К. Тарасов так описал свидание Александра и Константина, произошедшее у него на глазах: «Цесаревич в полной форме своей, вбежав, поспешно упал на колени у дивана и, залившись слезами, целовал государя в губы, глаза и грудь и, наконец, склонясь к ногам императора, лежавшим на диване, стал целовать больную ногу Его Величества. Эта сцена столь была трогательна, что и я не мог удержаться от слез, и поспешил выйти из комнаты, оставив обоих августейших братьев во взаимных объятиях и слезах».
Еще через две недели Александр впервые после болезни выехал в санях на прогулку, а уже на масленой неделе, за семь дней до Великого поста, начал выезжать верхом на развод, затем присутствовал на веселом придворном маскараде, который был во дворце таким же традиционным, как масленичные гулянья у простонародья.
В эти дни Александр сказал Васильчикову, что дешево отделался от своей болезни. Васильчиков же ответил, что весь город принимает в нем участие. «Те, которые меня любят? – спросил император. – Все, – отвечал Васильчиков. – По крайней мере мне приятно верить этому, – сказал Александр, – но, в сущности, я не был бы недоволен сбросить с себя бремя короны, страшно тяготящей меня».