Тайная жизнь Александра I

Балязин Вольдемар Николаевич

9 ноября он разрешил написать о своей болезни матери, а на следующий день случился с ним глубокий обморок, но потом больному снова стало лучше. В этот же день он приказал написать о болезни Константину.

10 ноября в записках Виллие, которые он начал вести со дня возвращения в Таганрог, появилась многозначительная запись: «Начиная с 8-го числа, я замечаю, что-то такое другое его занимает больше, чем выздоровление, и беспокоит его мысли». А на следующий день больной категорически отказался принимать лекарства и делать промывание желудка. Виллие записал, что Александр даже пришел в бешенство, услышав о лечении. Виллие вынужден был записать 12 ноября: «Сегодня ночью я выписал лекарства для завтрашнего утра, если мы сможем посредством

хитрости убедить его принимать их. Это жестоко. Нет человеческой власти, которая могла бы сделать этого человека благоразумным. Я – несчастный». 13-го стало совсем плохо – царь впал в сонливость, что было дурным знаком, дыхание его стало прерывистым, сопровождающимся спазмами, но от лекарств он по-прежнему отказывался.

14 ноября улучшения не наступило, но Александр упорно отказывался от лечения. В 8 часов вечера он попытался встать с постели, но потерял сознание и упал. Все это произошло при Елизавете Алексеевне, и доктора, не находя иного выхода, решились на крайнее средство – психологически воздействовать на Александра, предложив ему совершить причастие, что заставило бы больного поверить, что дела его плохи и ему грозит смерть.

Пока готовили к причастию местного священника Алексея Федотова, Виллие попробовал обмануть больного, примешав лекарство в питье, но Александр отказался от питья, сказав Виллие: «Уходите». Виллие заплакал, а Александр, увидев это, сказал: «Подойдите, мой дорогой друг. Я надеюсь, что вы не сердитесь на меня за это. У меня – мои причины».

Из-за того, что положение больного стало тяжелым, причащение было решено отложить до следующего дня. Однако в 6 часов утра 15 ноября, когда Александр проснулся, он сам попросил священника, чтобы исповедоваться и причаститься. Сидевший возле него всю ночь доктор Тарасов записал: «Император, просыпаясь по временам, читал молитвы и псалмы, не открывая глаз, а когда священник вошел, то Александр твердым голосом сказал: „Я хочу исповедаться и причаститься Святых Тайн. Прошу исповедать меня не как императора, но как простого мирянина“.

После исповеди и причастия отец Алексей опустился на колени и с крестом в руках стал просить больного послушать врачей и начать принимать лекарства. Александр согласился. После ухода священника ему поставили пиявки, но он тут же их все посрывал. Потом Виллие писал, что Александр, по-видимому, искал смерти, ибо иначе его поступок объяснить нельзя.

Забегая чуть вперед, скажем, что больному оставалось жить всего три дня. И отметим, что за эти последние три дня записи всех, кто был рядом с императором, необычайно кратки и весьма противоречивы. Следует добавить, что после смерти Александра записи Елизаветы Алексеевны были увезены в Петербург и уничтожены по приказу Николая, а записи других очевидцев событий многие вопросы оставляют без ответа. К тому же беспристрастный анализ такого важного документа, как официальный журнал, который вел П. М. Волконский, показывает, что записи за последнюю неделю болезни Александра переписаны заново. Отметим, что и дневник Марии Федоровны тоже был уничтожен. Наконец, многие документы сильно противоречат друг другу. Так, например, 17 ноября Тарасов записал, что «болезнь достигла высшей степени своего развития», а Елизавета Алексеевна в этот же день написала Марии Федоровне следующее: «Сегодня наступило очень решительное улучшение в состоянии здоровья императора… Сегодня сам Виллие говорит, что состояние здоровья нашего дорогого больного удовлетворительно».

И именно в это время, в ночь с 17-го на 19 ноября, произошло и еще нечто плохо объяснимое: «Князь Волконский, – пишет Виллие, – в первый раз завладел моей постелью, чтобы быть ближе к императору. Барон Дибич находится внизу». Возникает вопрос: если больному было совсем плохо, то почему рядом с ним не остался врач, а поселился генерал-адъютант? А если больному стало хорошо, то тем более логично предположить, что место врача скорее

других могла бы занять Елизавета Алексеевна. Но этого не случилось, рядом оказался самый доверенный из всех членов свиты, друг детства Александра и его ближайший соратник и спутник всех его походов и путешествий, которому царь верил так же, как Аракчееву. А если это так, то, значит, Волконский в эту ночь был нужнее Александру, чем кто бы то ни было другой, а никого другого в спальне императора в эту ночь не было.

На следующее утро, 18 ноября, Волконский прислал к одному из таганрогских дворян – Шихматову – просьбу приготовить дом для императрицы, хотя именно утром 18-го, по свидетельству всех, царь чувствовал себя хорошо. Князь проявил такую предусмотрительность в ожидании близкой кончины Александра, хотя в это время о смертельном исходе болезни думать было вроде бы преждевременно.

Однако Волконский оказался провидцем. Вечером Александру стало совсем плохо, и с тех пор он уже более не приходил в сознание. Он умер на следующее утро, в 10 часов 50 минут 19 ноября 1825 года.

По странному стечению обстоятельств, в момент его смерти в комнате была только одна Елизавета Алексеевна. Она закрыла покойному глаза и подвязала платком челюсть. После чего, по одним свидетельствам, тотчас же потеряла сознание, а по другим – около получаса молилась, стоя на коленях, рядом с покойным. Когда в комнату вошли Дибич и Волконский, не посвященные Александром в тайну престолонаследия, они решили, что император теперь – Константин, и Дибич тут же написал о смерти Александра Марии Федоровне в Петербург и Константину в Варшаву, именуя его «Императорским Величеством», а не «Императорским Высочеством».

Междуцарствие и выход на сцену декабристов

В Варшаву письмо Дибича пришло 25 ноября. На следующий день Константин написал и отправил в Петербург два письма – одно матери, второе – брату Николаю, подтверждая свое отречение от престола, произошедшее 2 февраля 1822 года, и признавая Николая императором.

Письма Константина были еще в начале пути, когда в Петербург, 27 ноября, пришли письма Дибича.

Это случилось во время молебна за здравие Александра, умершего неделю назад – о смерти царя в Петербурге еще никто не знал.

Будучи уверенным, что по закону о престолонаследии российский трон перешел к старшему брату – Константину, Николай тут же принес ему присягу и подписал присяжной лист.

Начиная с этого дня и до памятного 14 декабря между братьями велась интенсивная переписка, и ее главным предметом была не борьба за царский скипетр, а желание передать этот скипетр другому.

Николай велел отправить курьеров ко всем главнокомандующим и начальникам отдельных корпусов с приказом произвести присягу Константину во всех вверенных им частях. А к Голицыну с таким же приказом, касающимся Москвы и губерний, был отправлен адъютант петербургского военного губернатора графа Милорадовича. 3 декабря адъютант Голицына Новосильцев уже мог донести в Петербург, что в Москве все приведены к присяге «в совершеннейшем порядке и тишине».

Однако, взвесив все и, главное, руководствуясь абсолютным неприятием для себя российского престола, Константин категорически отказался стать императором. Он сам присягнул Николаю и привел к присяге своему младшему брату все царство Польское, находившееся под скипетром Романовых.

Так началось междуцарствие, в течение которого братья продолжали отказываться от императорского трона в пользу друг друга. Наконец, 12 декабря Николай узнал о готовящемся обширнейшем заговоре офицеров-декабристов, и угроза неотвратимо грядущего восстания заставила его согласиться принять верховную власть, ибо без этого он мог оказаться обреченным. И тогда Николай принял решение о том, чтобы 14 декабря ему была принесена новая присяга. На этот же день петербургские офицеры-мятежники назначили восстание силами тех войск, которыми они командовали.