Тайник

Джордж Элизабет

И замер.

На пляже кто-то был. Человек стоял в тени, но явно наблюдал за ним. Гранитный пирс частично скрывал человека в темной одежде, но белая полоска на шее привлекла внимание Ги. Он прищурился, желая лучше разглядеть незнакомца, но тот отделился от пирса и двинулся через пляж.

Невозможно было ошибиться в том, куда он направляется. Скользнув к сброшенной одежде, незнакомец встал рядом с ней на колени и поднял что-то: то ли штаны, то ли куртку, издалека было трудно понять.

Но Ги догадался, зачем он там шарит, и чертыхнулся. Он понял, что надо было выложить все из карманов, выходя из дома.

Разумеется, ни один нормальный вор не заинтересовался бы маленьким круглым камешком, который обычно носил с собой Ги Бруар. Но ни один нормальный вор и не пошел бы ранним декабрьским утром на пляж в надежде поживиться чем-нибудь из карманов купальщиков. Тот, на берегу, точно знал, кто купался сейчас в бухте. И шарил в его одежде либо в поисках камня, либо для того, чтобы выманить его, Ги, на берег.

«Ну и черт с ним», — подумал он.

Это был его час одиночества. Он ни с кем не будет его делить. Только одно волновало его сейчас: сестра и то, как она встретит свой конец.

Он опять поплыл. Дважды пересек бухту туда и обратно. Снова бросив взгляд на пляж, он с удовольствием отметил, что нарушитель его покоя скрылся.

Ги поплыл к берегу и добрался до него, запыхавшись, ведь сегодня он плавал вдвое дольше обычного. Спотыкаясь, вышел из воды и поспешил к полотенцу, весь покрывшись мурашками от холода.

Чай обещал быстрое спасение, и он налил себе из термоса. Напиток был крепкий, горький и, что важнее всего, горячий. Ги выпил целую чашку, прежде чем снять купальные плавки и налить следующую. Эту он выпил медленнее, энергично растираясь полотенцем, чтобы вернуть тепло конечностям. Потом надел штаны и взялся за куртку. Накинул ее на плечи и сел на скалу обсушить ноги. И только надев кроссовки, он сунул руку в карман. Камень по-прежнему был там.

Он задумался. Вытянув шею, оглядел утесы вокруг. Насколько можно было судить, кругом не было ни души.

Тогда он решил, что, наверное, ошибся. Быть может, это был не живой человек, а просто какое-то отражение его собственных мыслей. Воплощенное чувство вины, к примеру.

Он вынул камень из кармана. Развернул его и большим пальцем пощупал инициалы, вырезанные на нем.

Защита нужна всем, подумал он. Труднее всего понять, от кого или от чего.

Он выплеснул остаток чая на землю и налил еще чашку из термоса. До полного восхода солнца оставалось меньше часа. Сегодня он встретит его здесь.

15 декабря, 23.15

Лондон

1

Говорить можно было о погоде. И это радовало. Дождь шел целую неделю, останавливаясь не более чем на полчаса, — явление, достойное замечания даже по стандартам хмурого декабря. А если учесть, что прошлый месяц перевыполнил норму по осадкам, затопив Сомерсет, Девон, Восточную Англию, Кент и Норфолк, не говоря уже о городах Йорке, Шрусбери и Ипсуиче, то даже упоминать о провальном открытии выставки черно-белой фотографии в одной из галерей Сохо на фоне таких событий было бы просто неприлично. В самом деле, как можно развлекаться разговорами о жалкой кучке друзей и родственников, которые представляли всю публику в момент открытия, когда за пределами Лондона люди оставались без крыши над головой, животных тысячами перевозили с места на место, собственность погибала. Не поговорить

об этой природной катастрофе значило бы показать себя черствым и негуманным человеком.

Так, по крайней мере, успокаивал себя Саймон Сент-Джеймс.

Разумеется, он видел логическую ошибку в этих рассуждениях. Но от своих мыслей все равно не отказывался. Услышав, как стекла в оконных рамах содрогнулись от порыва ветра, он схватился за звук, как утопающий за соломинку.

— Может быть, подождете, пока буря немного уляжется? — предложил он гостям. — В такую погоду садиться за руль — чистое самоубийство.

Он слышал, как искренне прозвучал его голос. И понадеялся, что они отнесут это на счет его заботы об их благополучии, а не чистой воды трусости, как было на самом деле. И не важно, что Томас Линли и его жена живут всего в двух милях к северо-востоку от Челси. Никому не следует выходить из дому в такой ливень.

Но Линли и Хелен уже надели пальто. От входной двери Сент-Джеймсов их отделяли всего несколько шагов. Линли держал в руке черный зонт — совершенно сухой, — что лучше всяких слов говорило о том, как долго они просидели с Сент-Джеймсом и его женой у камелька в кабинете первого этажа. В то же время состояние самой Хелен, страдавшей на втором месяце беременности от тошноты, которую в этот полуночный час лишь с большой натяжкой можно было назвать утренней, требовало немедленного возвращения домой, невзирая ни на какую погоду.

«И все-таки надежда умирает последней», — подумал Сент-Джеймс.

— Мы ведь еще не поговорили о деле Флеминга, — сказал он Линли, который был офицером Скотленд-Ярда, расследовавшим это убийство, — Прокуратура довольно быстро довела его до суда. Ты, наверное, доволен.

— Саймон, хватит, — тихо сказала Хелен Линли. Нежная улыбка смягчила ее слова. — Нельзя вечно уходить от разговора. Поговори с ней. Такое увиливание совсем не в твоем духе.

К сожалению, это было именно в его духе, и доведись жене Сент-Джеймса слышать сейчас Хелен Линли, она первая опровергла бы ее. Жизнь с Деборой изобиловала опасными подводными течениями. И Сент-Джеймс, точно неопытный гребец на незнакомой реке, всегда предпочитал обходить их стороной.

Он оглянулся через плечо на дверь кабинета. За ней горели свечи, в камине тлел огонь. Надо было сделать освещение поярче, запоздало сообразил он. При других обстоятельствах приглушенный свет мог показаться романтичным, но сейчас он скорее наводил на мысль о похоронах.

«Но никто ведь не умер, — напомнил он себе. — Это же не смерть. А всего лишь разочарование».

Весь последний год его жена работала над серией портретов. В разных концах Лондона она снимала разных людей: от рыбаков, в пять утра привозящих свой улов на рынок Биллингсгейт, до богатых кутил, в полночь съезжающихся в ночные клубы Мейфэра. Ее снимки запечатлели культурное, этническое, социальное и экономическое разнообразие метрополии, и она надеялась, что открытие выставки ее работ в небольшой, но очень приличной галерее на Литл-Ньюпорт-стрит привлечет достаточно посетителей и о ней напишут в каком-нибудь издании для коллекционеров, жаждущих вкладывать деньги в новых художников. По ее словам, ей просто хотелось, чтобы ее имя запало в сознание публики, как зерно падает в почву. Она вовсе не надеялась продать много работ сразу.