Тайник

Санта-Ана с ее

ветрами — не самое подходящее место для работы фотографа, но попробуйте объяснить это архитектору-эгоисту, который вбил себе в голову, что вся его репутация зависит от того, удастся ли запечатлеть для вечности — и «Архитектурного дайджеста» — все пятьдесят два квадратных фута недостроенного дома на склоне холма именно сегодня. Даже и не заикайтесь. Особенно если вы, раз двадцать повернув не туда, наконец прибываете, но с опозданием, архитектор бесится, а горячий ветер швыряет горстями пыли, пробуждая лишь одно желание — убраться с этого склона как можно скорее, чего может и не случиться, если заявить, что сегодня съемки вообще не будет. И вы снимаете, не обращая внимания на пыль и кусты перекати-поля, которых тут столько, что кажется, будто целая команда специалистов по эффектам потрудилась, превращая миллионный особняк с видом на океан в некое подобие Барстоу [1] в августе, когда песок забивается под контактные линзы, горячий воздух стягивает лицо, а волосы становятся похожими на пересушенное сено. Нет ничего, кроме работы; работа превыше всего. А поскольку работа давала средства к существованию, то Чайна Ривер сосредоточилась на ней.

Но радости она не испытывала. Когда она закончила, грязь покрывала ее одежду, липла к коже, и все, чего ей хотелось, — кроме большого стакана ледяной воды и наполненной прохладной ванны, разумеется, — как можно скорее убраться с холмов и оказаться поближе к пляжу. Поэтому она сказала:

— Ну вот и все. Послезавтра снимки будут готовы, посмотрите и выберете. В час? В вашем офисе? Отлично. Я приеду.

И она зашагала прочь, не дав архитектору и рта раскрыть. Ей было наплевать на то, какое впечатление произведет на него столь стремительный отъезд. На своем престарелом «плимуте» она скатилась по холму вниз и поехала по шоссе Монтесито, идеально гладкому, никогда не знавшему выбоин. Ее путь лежал мимо супербогатых домов Санта-Барбары, чьи привилегированные обитатели, надежно скрытые от постороннего глаза оградами и электронными воротами, купались в дизайнерских бассейнах и вытирались махровыми полотенцами, белыми и мягкими, как первый снег на берегах реки Колорадо. Время от времени она притормаживала, чтобы взглянуть на садовников-мексиканцев, которые трудились за заборами, или пропустить стайку юных наездниц в облегающих джинсах и коротеньких маечках. Их волосы мерно раскачивались в такт движению, золотясь в лучах солнца. У всех до одной они были такие длинные, гладкие и блестящие, словно светились изнутри. А еще у них была безупречная кожа и идеальные зубы. И ни грамма лишнего жира… нигде. И откуда ему взяться? Жиру просто не хватало силы духа удержаться на их телах хотя бы секунду после того, как они, встав на весы в ванной комнате, впадали в истерику и опрометью кидались в туалет.

Жалко их все-таки, думала Чайна. Заморыши избалованные. И ведь что самое ужасное, мамаши этих бедняжек, наверное, ничем не отличаются от них и из кожи вон лезут, чтобы подавать положительный пример дочкам, которым тоже предстоит делить свое время между персональным тренером, пластическим хирургом, походами по магазинам, ежедневным массажем, еженедельным маникюром и регулярными посещениями психоаналитика. Что это за жизнь, когда любую вещь тебе подносят на блюдечке с золотой каемочкой, и все по милости какого-нибудь идиота, для которого ценность любой женщины выражается в количестве нулей в ее счетах от парикмахеров, визажистов и прочих мастеров цеха красоты.

Каждый раз, попадая в Монтесито, Чайна спешила выбраться оттуда как можно скорее, так было и теперь. Более того, сегодняшняя жара и ветер превращали обычное желание увеличить расстояние между собой и этим местом в потребность, они словно подтачивали ее настроение. А оно, по правде сказать, и так было не блестящим. Какая-то тяжесть давила на плечи с тех самых пор, как утром прозвонил будильник.

Будильник звонил, а телефон молчал. В этом-то и была проблема. Едва проснувшись, она привычно отсчитала три часа назад и подумала: «Десять часов на Манхэттене. Почему же он не звонит?», и потом до часу дня, когда пора было отправляться на встречу в Монтесито, она то и дело поглядывала на телефон и тихо закипала, что было совсем не трудно, ведь столбик термометра на улице уже в девять утра показывал плюс тридцать два градуса.

Она пыталась найти себе занятие. Собственноручно вымыла сначала весь передний двор, а потом и задний, до самого газона. Перекинулась через забор парой слов с Анитой Гарсия: «Привет, соседка, ты как в такую жару? Я просто ни рукой ни ногой», — повздыхала над ее отеками последнего месяца беременности. Перед отъездом помыла и высушила на ходу свой «плимут», умудряясь всю дорогу держаться на шаг впереди пыльного облака, которое норовило осесть на автомобиль и превратить воду в грязь. Дважды она врывалась в дом, чтобы ответить на звонок, и каждый раз слышала голоса этих противных липучек — агентов телефонных компаний, — которые неизменно спрашивали, как у нее дела, а потом начинали убеждать сменить телефонную компанию, обслуживающую междугородние звонки, чтобы вся ее жизнь изменилась к лучшему. Наконец настало время ехать. Но она не тронулась с места, пока дважды не проверила, что телефон в порядке и автоответчик включен.

И все время ненавидела себя за то, что не может просто взять и выкинуть его из головы. Это не удавалось ей много лет. Целых тринадцать. Господи. Как же она ненавидит любовь.

Когда она возвращалась к своему дому на пляже, зазвонил мобильник. До горба на тротуаре, с которого начиналась подъездная дорожка к ее дому, оставалось меньше пяти минут, когда телефон на соседнем сиденье запел. Чайна схватила его и услышала голос Мэтта.

— Привет, красотка.

Голос у него был бодрый.

— И тебе привет.

И тут же возненавидела себя за то, что вся ее тревога улетучилась, словно газ из открытой бутылки, и наступила легкость. Больше она ничего не сказала.

Он сразу ее раскусил.

— Злишься?

Никакого ответа с ее стороны. «Пусть подергается», — подумала она.

— Похоже, я перестарался.

— Где ты был? — спросила она. — Я думала, ты позвонишь утром. Сидела ждала звонка. Терпеть не могу, когда ты так поступаешь, Мэтт. Когда ты это усвоишь? Не хочешь звонить — не надо, переживу, только не обещай тогда. Почему ты не позвонил?

— Извини. Я правда собирался. Весь день напоминал себе об этом.

— И…

— Тебе это не понравится, Чайна.

— Сначала скажи, а там посмотрим.

— Ладно. Вчера вечером здесь вдруг дьявольски похолодало. Пришлось все утро бегать по магазинам, искать приличное пальто.

— А с мобильного позвонить нельзя было?

— Я его в номере забыл. Прости. Я же говорил, тебе не понравится.

Вездесущие звуки Манхэттена проникали в трубку, как было всегда, когда он звонил ей из Нью-Йорка. Рев клаксонов эхом отдавался в каньонах улиц, отбойные молотки крушили бетон, словно тяжелая артиллерия. Но раз он забыл свой мобильник в отеле, то почему сейчас он у него с собой?

— Иду на обед, — объяснил он. — Последняя встреча. На сегодня, конечно.

Она подрулила к тротуару, заметив свободное место ярдах в тридцати от дома. Находиться в стоящей машине было неприятно, потому что никуда не годный кондиционер справлялся с духотой лишь на скорости, и она спешила выбраться наружу, однако последняя фраза Мэтта неожиданно отодвинула жару на второй план и даже сделала ее менее заметной. Смысл сказанного приковал ее внимание.

Уж что-что, а держать язык за зубами, когда Мэтт ронял фразы, похожие на крохотные зажигательные бомбочки, она научилась. Было время, когда после замечания вроде «на сегодня, конечно» она вцепилась бы в него мертвой хваткой и начала выцарапывать подробности — что именно он хотел этим сказать. Но годы убедили ее в том, что молчание действует иногда не хуже требований или обвинений. Кроме того, молчание давало ей чувство собственного превосходства, когда он наконец сознавался в том, что пытался скрыть.