Перед тем, как он ее застрелил

Джоэл Кэмпбелл начал свой путь к убийству в возрасте одиннадцати лет, сев в лондонский автобус номер семьдесят.

Одноэтажный автобус новой модели трясся через Ист-Актон по Дю-Кейн-роуд. Улица эта — лишь малая составляющая маршрута, в северной части которого нет ровным счетом ничего интересного. Однако в Южном Кенсингтоне поездка становится довольно занимательной, так как путь пролегает мимо Королевских ворот — величественного сооружения белого цвета, а также мимо Музея Виктории и Альберта. На севере расписание остановок семидесятого автобуса напоминает путеводитель по заведениям, в которые лондонцы наведываются нечасто. Например, экспресс-прачечная на Норт-Поул-роуд, похоронное

бюро X. Дж. Бента «Кремация и захоронение» на Олд-Оук-коммон-лейн или скопление мрачных магазинов на шумном перекрестке, где Вестерн-авеню переходит в Вестерн-уэй, по которой множество легковых и грузовых автомобилей направляются в центр города. И словно оживший образ из романа Диккенса, возвышается над всем этим «Вормвуд скрабс» [1] — не железнодорожная ветка, а тюрьма, внешне похожая как на крепость, так и на сумасшедший дом. Место заключения суровой реальности.

В тот январский день Джоэл Кэмпбелл ехал с тремя спутниками. Предвкушая грядущую перемену в своей жизни, он не обращал внимания на достопримечательности за окном автобуса, хотя прежде не видел ничего, кроме Ист-Актона и домишка на Хенчман-стрит: грязная гостиная, ступенькой ниже еще более грязная кухня, наверху — три спальни, перед входом клочковатый газон. Вокруг газона расположились такие же постройки, образуя форму лошадиной подковы, — будто солдатские вдовы окружили могилу. Возможно, лет пятьдесят назад этот квартал был не лишен очарования, но его обитатели, поколение за поколением, оставляли свои следы. Печать нынешнего поколения — мусор на ступеньках и обломки игрушек на единственной в квартале дорожке, сделанной также в виде подковы. Пластмассовые снеговики, толстые Санта-Клаусы и северные олени болтаются на окнах с ноября по май. В центре газона — лужа, которая не высыхает восемь месяцев в году и кишит всевозможными насекомыми, словно лаборатория энтомолога. Джоэл с радостью покинул свой квартал. Впереди его ожидали путешествие на самолете и неведомая жизнь на острове, который совсем не напоминал Хенчман-стрит.

— Я-май-ка, — протянула бабушка по слогам, больше ничего не объясняя. Глория Кэмпбелл подчеркивала голосом среднюю часть, «май», потому что та ласкала слух и навевала надежду, словно теплый весенний ветерок. — Чего думаете на этот счет? Я кого спрашиваю? Эй вы, ребятня!

«Ребятня» — это трое детей Кэмпбеллов, жертвы трагедии, которая в один из субботних дней разыгралась на Олд-Оук-коммон-лейн. Их отец, старший сын Глории, погиб, повторяя судьбу ее младшего сына. Правда, смерть братьев произошла при разных обстоятельствах. Звали детей Джоэл, Несс и Тоби, но с тех пор, как Джордж Гилберт, муж Глории, получил распоряжение о высылке из страны, Глория почему-то стала называть их «бедолагами».

С некоторых пор у Глории появилась странная манера изъясняться. Все то время, что младшие Кэмпбеллы жили у нее — а это четыре года с лишком, — Глория была ярым поборником культуры речи. Сама она училась безукоризненно правильному английскому давным-давно, в Кингстоне, в женской католической школе. Приобретенные знания не оправдали надежд, которые Глория на них возлагала, переезжая в Англию, но все же служили ей добрую службу, когда требовалось поставить на место продавщицу. Глория хотела, чтобы ее внуки также могли дать отпор кому угодно, если потребуется.

С получением распоряжения о высылке Глорию как подменили. Толстый конверт с документами был вскрыт, содержимое рассмотрено, прочитано и осознано. После того как все законные способы хотя бы отсрочить неизбежное оказались тщетны, Глория в один миг переступила через сорок лет преданности ныне царствующей королеве, Боже ее храни. Раз Джорджа высылают, Глория последует за мужем на «Я-май-ку». А там от правильного английского никакого проку. Более того, один вред.

И вот интонация, выговор и весь строй речи Глории изменились: с очаровательно-старомодного благородного произношения она перешла на карибский английский, смачный и сочный. Глория стала совсем простушкой — такой вывод сделали соседи.

Джордж Гилберт первым покинул Лондон. В аэропорт Хитроу его препроводили господа из иммиграционной службы, честно выполнявшие обещание премьер-министра решить проблему пребывания в стране лиц с просроченной визой. Господа прибыли на автомобиле. Пока Джордж дарил Глории прощальные поцелуи, обильно смоченные виски «Ред страйп», к бутылке которого он припал, готовясь вернуться к своим истокам, господа поглядывали на часы.

— Пора, мистер Гилберт, — наконец сказали они и взяли его под локти.

Один из них опустил руку в карман, словно намекая, что достанет наручники, если Джордж не подчинится.

Но Джордж подчинился с превеликим удовольствием, тем более что жизнь с Глорией была изрядно подпорчена: маленькие Кэмпбеллы свалились на голову, словно метеориты, залетевшие из неведомой галактики.

— Странные они какие-то, Глор, — говаривал Джордж, когда думал, что дети не слышат. — Я про мальчишек говорю… Девчонка — та вроде ничё…

— Заткнись и помалкивай, — обычно отвечала Глория.

В ее внуках было намешано еще больше разной крови, чем в ее детях, и Глория не желала выслушивать дурацкие замечания о том, что и так ясно как белый день. В наши дни не зазорно быть полукровкой, не прежние времена. За это теперь никого не предают анафеме.

Джордж надувал губы, прищелкивал языком и искоса поглядывал на младших Кэмпбеллов.

— Негоже таким лететь на Ямайку, — бурчал он.

Его слова ничуть не пугали Глорию. По крайней мере, так казалось ее внукам в те дни, когда Глория готовилась к отъезду. Она продавала мебель, упаковывала посуду, разбирала одежду и укладывала чемоданы. Когда все вещи, которые хотела взять с собой ее внучка Несс, не уместились в чемодан, Глория сложила их в магазинную тележку, заявив, что еще один чемодан они раздобудут по дороге.

Торжественной процессией прошли они напоследок по Дю-Кейн-роуд. Впереди выступала Глория в синем зимнем пальто до пят и оранжево-зеленом тюрбане. За ней на цыпочках, во всегдашней своей манере, следовал малыш Тоби с надутым спасательным кругом на талии. Джоэл старался шагать, не отставая, но чемоданы в руках затрудняли эту задачу. Замыкала шествие Несс, покачиваясь на десятисантиметровых каблуках. На ней были настолько узкие джинсы, что казалось, они треснут, если Несс сядет. За собой она волокла магазинную тележку, что совсем не радовало девочку. Ее вообще ничего не радовало. Лицо выражало презрение, походка — высокомерное пренебрежение.

Стоял такой холод, какой бывает только в Лондоне в январе. Воздух пропитался сыростью, выхлопными газами и копотью.

После утреннего заморозка лед не стаял и лежал заплатками, хранящими угрозу для неосмотрительных пешеходов. Серая краска залила все вокруг: небо, деревья, дорогу, дома. В воздухе пахло безнадежностью, словно после обвинительного приговора. В хмуром свете этого дня весна и солнце казались несбыточным сном.

В лондонском автобусе, где никого ничем не удивишь, где народ всякого навидался, Кэмпбеллы произвели впечатление, причем каждый из них имел на то свои основания. У малыша Тоби наблюдались проплешины по всей голове, вокруг которых пробивались чересчур тонкие и редкие для семилетнего мальчика волосы, к тому же его спасательный круг занимал слишком места. Тоби не пожелал снять его, даже когда Несс прикрикнула: