Тайнопись
Шрифт:
— Спасибо! Я чуть было не упал! С этой дамой из Софии? Что-то я мало верю, что вы о демократии ночью рассуждали!.. — прищурился он.
— Ну, между делом можно и поговорить…
В витрине «Gucci» были выставлены три бабьих окорока. Какие-то обрубки вместо рук и ног. Вокруг в живописном беспорядке валялись блузочки и кофточки. Взгляд Ксавы начал бегать по ценникам, а сам он перешел на шепот:
— Боже, цены!.. Немыслимо! Откуда у меня такие деньги?! Не могу же я купить ей блузку за 560 марок?.. Вы знаете, произошла преглупая история. В день приезда я поторопился и приобрел ей три ночные рубашки в комплекте — желтую, розовую и синюю,
— Чтоб ребенку тепло спалось, — ответил я, не вникая в суть.
— Какому ребенку? — вскричал он. — Это маечки для жены!
— Ах, извините, я думал — для внучки. Тут все для детей что-нибудь покупают. Притом это бутик, сюда нормальные люди не ходят. Вот крыша собора, слева! Пойдемте! — повел я его под руку от витринных страшилищ.
— О, замечательно! Крыша похожа на шоколадный торт, которым меня угощал мой немецкий профессор, у которого я жил под Кельном, пока не перебрался к вам в гостиницу… Но вообще бессмыслица какая-то: зачем я, собственно, вообще сюда прилетел? Что надо было мне на этой глупой конференции, где никто не предлагает конструктивных решений?
— Может, выпьем по кружке пива? Это будет конструктивно, — ускорил я шаги к массивным дверям с гравировкой «Kolsch».
— Здесь, как видно, пиво пьют уже давно! — пошутил он, касаясь палкой чугунных дверей с цифрой «1585».
2
Пивная была под старину, из темного дуба — рубленые столы, массивные лавки, бочки со свечами. С потолка свисают связки чеснока и лука. А из-под балок грубо резанные химеры изо всех сил тянут к пиву свои отвратные хари, на которых застыло вековое похмелье. Каково: столетиями смотреть — и не пить?.. Когда я бывал в Кельне, то обязательно заходил сюда, чтобы взглянуть на недовольные рыла химер и выпить за их вечное нездоровье. Чем хуже им — тем лучше нам.
Мы уселись за черный стол, где, говорят, сиживали еще Якоб Шпренгер и Генрих Крамер, авторы дотошного «Молота ведьм». Первый был деканом теологии кельнского университета, а второй — истовым инквизитором по прозвищу Инститорис. Сидели тут, в углу, пили пиво, пялились из-под капюшонов на грудастых и бедрастых служанок и удивлялись: какое еще доказательство греховности надо искать, когда сам вид фемины (хочет она того или нет) уже греховен по сути и производит смуту в пастве, ввергая её в адов соблазн помимо её воли?.. «Их надо убрать с лица земли, они — ходячий грех во плоти! Дьявол убивает наши души через их тела!» — кипятился, наверно, девственник Инститорис, на что Шпренгер рассудительно отвечал: «Убрать нельзя, заглохнет род людской, а сие неугодно Богу. Нет, надо искать другой путь!»
— Вам известно, что на собор во время войны упало 12 бомб? Это варвары-американцы постарались, — сказал академик, укладывая палочку, разматывая кашне и расстегивая не по сезону теплое пальто. — А жители города устроили живую лестницу и передавали снизу
— Не представляю… — признался я, поеживаясь. — Тут и на стуле не усидеть… Притом я панически боюсь высоты. А Гитлера они сами на власть выбрали. Так что чего уж тут…
— Однако как вы думаете, ведь невозможно же купить ей блузку, не примеряя? — вернулся он к известной теме. — И размеры тут, говорят, не соответствуют нашим. Ах, вообще получается очень нехорошо — себе купил то да се, пятое-десятое, а ей — ничего!.. Был в Германии — и ничего путного не привез, каково?..
Я заметил знакомого кельнера, поднял руку. Он тащил шесть полных кружек, но свернул к нам.
— Здорово, братуха! Как там, пиво не кончилось? — спросил я.
— Туто его прорва, — засмеялся братуха, обнажая золотые зубы и ставя поднос на стол. Пиво золотилось в высоких кружках.
— О, мой друг! Вы русский? — оживился академик. — Откуда?
— С-под Караганды.
— А я было принял вас за немца!
— А я фриц и есть. По паспортине, — ответил кельнер и добавил: — Там был фашист, туто русак.
— Русский немец-переселенец, Серега Шульц, — пояснил я, видя недоумение академика.
— Да, никому нигде не нужон. Два пивка?.. Бери, немчура подождет. Я побежал. Если чего — зови на подмогу! — и он блеснул золотой улыбкой, поднимая синими от татуировок руками поднос с кружками.
— Вы слышали его речь? — спросил меня академик, проводив его удивленным взглядом. — Это же чистейшая русская речь, хоть и абсолютно неправильная!
— Какой же ей быть? Ведь «с-под Караганды»!.. Вот и спорьте теперь — из чего он состоит, русский народ, и какой это конгломерат, — засмеялся я.
— Да… Действительно!.. — протянул он, нечаянно взглянул на свои ботинки, и прилив скорбных мыслей вновь увлек его: — Боже, как это низко — купить себе удобные, теплые ботинки, а ей — только глупые маечки!.. Но в том магазине не было женских ботиночек без узора!.. А с узором она не носит, поэтому я и не купил. А вот эти, мужские, — он постучал палкой по желтому ботинку, — были без узора, поэтому я и купил, хотя теперь нахожусь в раздумье: у меня 40-0Й размер, а я купил 41. Не будут ли они велики, когда я разношу их?.. И вообще — ссыхаются к старости ноги или, наоборот, распухают?
— Думаю, что ссыхаются, — сказал я, чувствуя, как пиво, подобно Вольфу Мессингу, снимает головную боль. — Как и всё остальное.
— На что вы намекаете? — подозрительно переспросил он.
— Ради бога, на что я могу намекать? — поспешил я, зная его обидчивость. — У кого ссыхаются, а у кого и распухают.
— Да? — с сомнением покачал он головой. — А правда ли, что наш 41-ый соответствует их 42-ому?
— Трудно сказать. По-разному бывает. Из-за отсутствия денег по магазинам давно не хожу, — признался я. — В магазинах голова кружится.
— Но меня, знаете ли, больше всего возмущают здешние ступеньки вагонов на железной дороге — они так высоки, что и не забраться! — вдруг невпопад вспомнил он.
— Есть специальные, для инвалидов.
— Но я не инвалид! — вскричал академик и пристукнул палкой по ботинку. — Разве я инвалид?.. Полуинвалид — это еще можно сказать. Впрочем, и вообще не инвалид. Боже, а это кто? — указал он через окно на трех девиц, куривших у входа.
— Проститутки, наверно. Там, слева, начинается их район.