Тайной владеет пеон

Михайлов Рафаэль Михайлович

— Линарес хитер, как черт. Он вспомнит каждое свое слово... Впрочем, Мигэля пора забирать из этого гнезда.

Карлос бросает беглый взгляд на часы.

— Хосе должен быть в лавке.

Да, Хосе уже в лавке. Он принимает радиосводку у табачника и с надеждой спрашивает:

— Наранхо... далеко? Табачник мрачнеет.

— Передай своим, парень, — вяло говорит он, — промахнулся я. Тебя долго не было. И девчонки тоже. Я послал его на цветочную явку.

Хосе от неожиданности садится на пол.

— Ты послал его в клетку, — жестко режет Хосе, и глаза подростка становятся злыми. — Тебе нельзя до­верять. Тебе нужно пойти к курам и кудахтать.

Табачник ошарашен этим взрывом чувств; он чуть не плачет.

— Ты объяснишь им, — жалобно говорит он, — двое суток никого не было. Тот парень извелся, почернел весь...

На пороге Наранхо: распаренный от солнца, беги, страха.

— Хосе! Ты пришел? Я знал, что ты придешь. Ко­ролевская Пальма обещает полиции подарок...

— Наши уже что-то прослышали.

Хосе на правах старшего усаживает Наранхо на скамеечку:

— Ты стал другой, Наранхо. До Сакапа ты был ма­ленький, и рожица у тебя походила на бочонок. Сейчас ты выше меня, а от бочонка осталась одна бутылка.

— Мне очень трудно, Хосе, — зашептал Наранхо. — Совсем один. Никого нет рядом. Деда потерял. Коман­данте далеко. Ты далеко.

— Все мы рядом, — сказал Хосе. — Тебе кажется, что далеко. А мы — рядом. Разве не слышишь, как они нас боятся! Команданте, тебя, меня... Это потому, что мы все рядом, вместе.

Наранхо поднялся.

— Слышу, — сказал он. — Фоджер ревет, как пума в капкане. Ох, и получу же я взбучку! — Он вздохнул. — Я иду, Хосе. Не забудь про Наранхо.

Они разошлись, а табачник смотрел им вслед, и не­прошеная слеза омочила его ус.

— Парни-то какие! — вырвалось у табачника. — А я... промахнулся.

Наранхо думал проскользнуть к себе незамеченным, но сержант окликнул Фоджера, и тот, злой и сонный, вылетел в коридор и схватил Наранхо за ухо.

— Где был? Кто и куда тебя посылал?

Распахнулась еще одна дверь, и карибка появилась на пороге.

— Я посылала Ческу к сестре, — крикнула она. — Оставь малого!

Наранхо вырвался и ласково сказал:

— Мама Мэри, уходи к себе. Я сам скажу. Он выпроводил ее и обернулся к Фоджеру.

— Если еще раз схватишь за ухо, — зло сказал он, сверкнув глазами, — камнем попаду в твое ухо. Если тронешь маму Мэри, — дом вместе с тобой подожгу. Не задевай нас, и мы тебя не заденем.

И закончил по-своему:

— Обезьяна запуталась в лиане и запищала. «А я тебя не просила на меня наступать», — засмеялась лиана.

Фоджер отлично понимал, что поджог дома и пере­броска его группы могли бы вызвать сомнение в его ловкости. Поэтому предпочел усилить слежку за маль­чишкой, но открытого скандала избегать.

Чиклеросу он не очень доверял, как вообще всем гватемальцам, и хотел взамен его выпросить в посоль­стве радиста-американца. Но операцию возглавлял Линарес, и с ним нужно было согласовать этот пункт. Чиклерос дремал. Американец осторожно снял с аппа­рата трубку и набрал на диске несколько цифр. Муж­ской голос ответил, что если дело не срочное, то раз­говор лучше отложить, — у полковника важные гости.

Чиклерос приоткрыл глаза и снова закрыл их.

Гости у Линареса ожидались настолько важные, что перед их приходом он еще раз проверил работу шлан­гов с горячей и холодной водой. Задумчиво побараба­нил пальцами по стеклу; от Ласаро вестей не было. Вышел в столовую, где Аида развлекала Мигэля и мо­лодого офицера Барильяса из Сакапа. Он приехал, узнав о смерти брата, а Линаресу понадобился для очной ставки с Андресом: полковник полагал, что под видом друга Адальберто именно Андрес мог одурачить Барильясов. Разговор велся вялый и скучный. Аида восторгалась старинным обычаем индейцев при земле­трясении падать на колени перед блюдом с маисом и просить маис не бояться и не покидать своих хозяев. Барильяс равнодушно заметил:

— Все эти обычаи мы сметем к дьяволу. Индейцы должны знать, что они рабочий скот, — и точка.

Он обратился к шефу полиции:

— Отец очень сдал. Мать совсем обезумела от горя. Я поклялся, что накажу убийцу. Вы обещали мне по­мочь, мой полковник.

Линарес сжал губы.

— Видите ли, мой друг. Важно найти не того, кто стрелял, а того, кто направлял.

— Но вы знаете и того, кто стрелял? — вполголоса спросил офицер.

— Возможно. Но этот человек полезен нам, и гнев ваш, искренний и благородный, разумнее направить в другую сторону. Стрелявший не виноват в случившемся.

Линарес вдруг оборвал себя и пытливо взглянул на мальчика. Мигэль в эту секунду с жаром начал рас­сказывать своей соседке о прелестях охоты в лесах по­местья; и, поддаваясь его азарту, она громко смеялась.

— А ты как думаешь, Хусто? — спросил его Линарес. Мигэль ответил ему безукоризненно чистым и удивленным взглядом. Линарес успокоился, — значит, смысл его слов дошел только до Барильяса.

— Впрочем, продолжай свой рассказ, — добродушно предложил Линарес — а мы с гостем из Сакапа побе­седуем в кабинете.

Как только они остались одни, с Мигэлем произошла перемена. Он отбросил салфетку, вскочил и к чему-то прислушался.

— Что случилось, Хусто? — с тревогой спросила Аида Линарес

Мигэль замотал головой и показал на горло.

— Что-то попало. Может, рыбья кость... — Он ска­тал мякиш из хлеба, проглотил и глубоко вздохнул.

Но ровное состояние не вернулось к Мигэлю. То он неестественно оживлялся, то становился напряженным и неразговорчивым. Наконец совсем замолчал.

— Папа сказал, что вы оба видели меня два дня назад в щелку, — прервала молчание девочка. — Тебе не понравилось, как я вела себя? Только честно, Хусто!