Тайну хранит звезда
Шрифт:
– Что хватит? – Отец остановился посреди кухни с разверзнутыми над полом как у дирижера руками. – Что хватит?
– Я не хочу. Не хочу, чтобы ты так про маму говорил.
Игорек попятился к двери, намереваясь скрыться в своей комнате задолго до того, как отец начнет вспоминать всевозможные мелочные промахи матери. Это уже было. Он от этого начинал уставать. Неужели нельзя просто жить? Без упреков, воспоминаний, мелочных придирок? Просто жить и все?
– Не хочешь, чтобы я про маму говорил?! – Отец уставил на него свирепое лицо, сделавшееся незнакомым и страшным. –
Игорьку вдруг захотелось кинуть в отца чем-нибудь тяжелым. Заставить его оборвать отвратительный гортанный хохот, таящий в себе много неприятного и многообещающего.
И судиться с мамой он не хотел. Это отец хотел. Ему маму было жалко представлять в зале суда напротив судьи, да еще на скамье подсудимых. Так ведь по телевизору показывали, да? Когда ответчик, то непременно на скамье подсудимых.
– Твою мать скоро и так посадят в тюрьму, Гошка! – орал ему вслед отец, захлебываясь радостью. – Девчонка из ее класса из окна сиганула, а перед смертью записку оставила, в которой обвинила в своей смерти твою мать!
Игорек споткнулся о сморщенную ковровую дорожку в коридоре, ударился лбом о притолоку и, чтобы не захныкать, с силой зажмурился. И тут же жесткая деревянная скамья с сидящей на ней мамой с очень несчастным лицом очень живо предстала перед его глазами.
Нет! Так нельзя!!! Маму в тюрьму?! Это невозможно!!!
– Откуда ты знаешь? – Он, подумав минуту, вернулся в кухню, где застал отца совершенно подавленным и растрепанным, хотя перед этим голос его вибрировал от радости.
– Знаю, – огрызнулся отец. Потом подумал и добавил нехотя: – Мне звонили из полиции, наводили справки.
– О маме?
– Да. – Отец взялся за ручку сковороды, понес ее в раковину, но на середине пути остановился и глянул на сына. – А что я им мог сказать?
– Да, что? – Игорьку тоже было интересно.
– А ничего я им не сказал, – сковорода с грохотом полетела в раковину. – И на вопросы, почему мой сын живет со мной, а не с ней, я ничего не сказал.
– Совсем ничего?
– А что я отвечу?! Я не знаю. Ты знаешь?
Игорек переминался с ноги на ногу. Задай ему такой вопрос полицейский, он бы тоже не ответил сразу. Нет, для самого себя у него масса объяснений. Но для полиции…
А ну как его объяснения маме навредят?! Вдруг его объяснения про пьянящую свободу и стопроцентное доверие со стороны отца отправят маму на ту самую скамью, которая только что ему пригрезилась?! Он так не хотел. Он хотел, чтобы все было хорошо, у всех и всегда. И у них с папой, и отдельно у них с мамой, раз уж у всех вместе не получается.
Что-то он запутался как-то.
– Ты считаешь, что мне лучше сейчас пожить у нее? – вдруг перепугался он повисшей паузе, в течение которой отец заинтересованно рассматривал что-то за окном, облокотившись локтями о подоконник.
И поза была крайне неудобной. И за окном, на взгляд Игорька, не было ничего занимательного. Двор был серым, неухоженным. К тому же дождь лил такой, что улицу будто кто кисеей укутал. Игорек плохо представлял себе, что такое кисея. Но часто слышал о ней от учителя литературы на ее уроках, и виделось ему что-то зыбкое, прозрачное, желейное. Такой и улица сейчас виделась ему сквозь дождь. Что, скажите, там интересного?
– Пап? Ты так считаешь?
Ответ отца мог решить многое. Ответ мог разрешить и разрушить совестливую маету в душе Игорька. Отец мог сказать, что маме надо помочь, как-то поддержать и бывать у нее хотя бы после школы. Игорек бы и бывал у нее часа по полтора. Говорил бы с ней, смеялся, как раньше, кушал.
Мог сказать, что он уже без сына жизни себе не представляет, что они – сын и отец – единое целое и всегда должны быть вместе. А мама могла бы бывать у них в гостях, если захочет. Игорек и этому бы обрадовался. Мама бы могла помочь ему приготовить что-то. Прибралась бы в его комнате. Он, если честно, от этого начал уставать.
Но отец сказал нечто такое, отчего у Игорька мурашки помчались по спине, будто блохи по собаке. И захотелось по-собачьи повалиться на спину и ежиться в противных, щемящих судорогах.
Ответ отца был неверным!!!
– Ты? У нее? Пожить?! – Он оттолкнулся локтями от подоконника, выпрямился, губы его задергались. – Хрен ей, Нюрке этой! Она нажила себе проблем, пусть расхлебывает! А нам с тобой это даже на руку, Гога… Не придется сильно раскошеливаться.
– В смысле? – Игорек нащупал в кармане спортивных штанов банковскую карточку.
– Не нужен будет адвокат, чтобы тебя отсудить у этой… А вот ей придется несладко! Ее проблемы неисчерпаемы. А потом я ей и еще подбавлю.
Отец громко хлопнул в ладоши, отодвинул сына от входа и пошел в ванную.
– В смысле, подбавлю, па? – семенил за ним по пятам Игорек.
– Она нам заплатит!
– В смысле, па?
Он ничего уже не понимал. И путался в своих мыслях все сильнее. Маму жалко, себя жалко, отца не понять.
– Она заплатит все судебные издержки – раз. А потом… Потом станет платить нам алименты, сынок! Не я ей, а она мне!!!
И отец громко захлопнул дверь ванной у него перед носом.
Пока он принимал душ, брился, чистил зубы остатками, выдавленными из съежившегося тюбика зубной пасты, Игорек успел одеться, собрать учебники, тетради, дневник, авторучки. Обул вычищенные с вечера ботинки, натянул куртку и встал у порога ждать отца.
– О! Ты уже готов? – удивленно воскликнул тот, вырываясь из ванной в одних трусах. – А я вот замешкался. Ты это, Гога, иди один. Мне тут… Дело, короче, есть. Без проблем?
Проблем не было! Какие проблемы, кроме проливного дождя и пустого желудка сына?! Обещал же заехать в кафе и позавтракать полноценно. Забыл? А ему что делать? Если самостоятельно завернет в кафе, то опоздает на уроки, до школы-то было четыре остановки на автобусе, которого жди не жди, не дождешься вовремя.
Игорек ушел, громко хлопнув сначала входной, потом подъездной дверью. Выскочил на улицу под весенний ливень без капюшона. Но потом, в три минуты промокнув до воротника рубашки, натянул все же капюшон. Отец все равно его не видит сейчас, пожалеть не сумеет и уж усовеститься тем более.