Тайны Далечья
Шрифт:
Разузнал Митрофан довольно много, но когда к нему снова человек от Емела пожаловал, опять промолчал. Внушали наемники и их хозяин родовитый десятнику уважение. В отличие от других наемников, им в жизни виденных, своим трудом кормились чужаки и дни в заботах не только о себе, но и о людях простых проводили. А если городской глава о задумке рыцаря узнал бы, то непременно подлость совершил бы: или податью вывозимые чучела обложил, или просто отнял добычу охотничью да сам втихаря ее в Заморье и продал бы.
Опять недовольным уехал посланник, а десятника напоследок за леность отчитал. Неприятно было парню даже подумать, какой разговор по возвращении с заставы у него с Емелом состоится, зато совесть не мучила. Молчала голова вторая, та самая, что о долге
Шли дни, отстроили мужики на земле рыцаря избу и в ней сами жить стали. К удивлению Митрофана, не заставлял более рыцарь холопов работой мужицкой, тяжкой да неблагодарной заниматься, а стал их ратному делу обучать. С раннего утра до позднего вечера упражнялись мужики с боевыми мечами, стреляли из лука да через яму, водой наполненную, по бревенчатому настилу бегали. Стояли чучела деревянные все в зазубринах, а мишени в дырках от наконечников стрел. Вскоре новички уже без присмотра наемников упражняться начали, а бабы, отложив поварешки, тоже за оружие взялись. Доверял рыцарь слугам своим и никогда их плетью не наказывал. Ходил он на охоту уже не один, а в сопровождении подручных. Холопы же в тренировках дни проводили, а по вечерам трупы чудищ потрошили. Да и выглядели они уже по-другому, не как крестьяне иль прислуга дворовая, а как вольный наемный люд. Росло постепенно поселение на землях рыцарских: появились новые избы, народу заметно прибавилось, да и свежесрубленный амбар от припасов и прочего добра, мечом заработанного, уже ломился. Дивился десятник, странно ему было, как без воевод и бояр припеваючи можно жить. Ждал Митрофан, что вот-вот наступит момент, когда распадется отряд, рыцарем собранный: иль не поделят чего и, волю почуяв, разбредутся; иль чудовища в лесах переведутся, и общине этой странной не на что жить будет.
Возможно, и дождался б десятник черного дня; черного, потому что уже давно Митрофан симпатией и к рыцарю, и к его людям проникся; да только судьба иначе распорядилась, ход событий повернула и неизбежное ускорила.
Перестал к Митрофану человечек от Емела приезжать: видать, отчаялся городской глава от должника сведения важные получить да и решил иной путь найти воеводе досадить, а заодно и рыцаря извести. На руку такой поворот событий десятнику был, не втягивали его больше в игрища грязные и шпионить не заставляли. Легко служба пошла, и Митрофан даже не заметил, как настала пора его десятку с заставы в Динск возвращаться. Отслужили дружинники честно положенный срок, можно было и в городе чуть-чуть отдохнуть, перед тем как их на другую службу направят. Отпраздновали воители последнюю ночь боевого дежурства, по чарочке позволил им Митрофан опрокинуть, да и сам выпить с солдатами не побрезговал. Посидели немного ратники возле костра и отправились спать, радуясь, что поутру по телегам рассядутся да и отправятся в город за жалованьем и жизнью веселой.
Сладок и безмятежен сон десятника был, а вот пробуждение тревожным оказалось. Прервали забытье звон колокола и громкие крики. Открыл Митрофан глаза, из окна выглянул, а ночью светло как днем. Полыхало над заставой зарево пожарища, дружинники в кольчугах, на голое тело одетых, взад-вперед бегали: кто с оружием в руках, а кто ведра с водой таскал. Напали ночью на заставу кочевники, в темноте ко рву подобрались, а как часовые их с вышек приметили, огненные стрелы пустили да частокол подожгли. Суматоха продлилась недолго, быстро отошли ото сна ратники, а командир их, воитель опытный, тут же стал распоряжения дельные отдавать и паники не допустил. Однако за это время враги уже через ров переправились, лестницы за собой перетащили и на стену полезли.
И начался бой кровавый, каких уже год на землях Далечья не видывали. Много было кочевников, более трех сотен из степи пришло. Куда там нескольким десяткам бойцов натиск внезапный сдержать, но все-таки сдюжили ратники, не дрогнули, отбили первую атаку и пожар потушили. Далеко заметно было в ночную темень красное зарево, не могли его на смотровой вышке по дороге к Динску не приметить. Радовало солдат, что оповещены их товарищи в городе, что на выручку к ним поспешат, да только была в той радости и доля печали. До Динска три дня пешего ходу, а если на конях резвых, то лишь к следующему вечеру подоспела бы подмога. Не выдержать дозорным так долго. В живых не более половины воинов осталось, еще один натиск, еще один штурм – и полегли бы все до единого.
Кривая сабля кочевника лишь вскользь плечо Митрофана задела, а он врагу голову мечом снес. Хороша сталь булатная, легко и плоть, и сталь кольчуг разрубала, но только мало осталось на заставе рук защитников, а самые старые и опытные бойцы, как назло, при первом штурме погибли. Пало четыре десятника, еле дышал командир – копье вражеское живот пронзило, пришлось десятнику молодому командование на себя брать. Едва успел он стрелков с мечниками заново расставить, как пошли враги на второй штурм, не удалось ему даже речь, на подвиги вдохновляющую, произнести.
На этот раз быстро преодолели кочевники ров, мертвыми телами заваленный да землею засыпанный, и как только на стену полезли, вновь началась лютая сеча. На каждого из ратников по три, а то и по четыре врага приходилось, на глазах редел строй защитников, многие уже в окружении бились. Понял Митрофан, что зазря добрые воины гибнут, что заставы им уже не удержать и что есть мочи прокричал приказ отступать. Голос у молодца могучий, но в шуме сражения его не расслышали даже те, кто с ним плечом к плечу бился. Бой такой жестокий разгорелся, что было невозможно командовать.
Оттеснили кочевники остатки дружины со стены к домам и добивать начали. Храбро сражались защитники заставы, но почти все уже полегли, лишь рядом с Митрофаном четверо бойцов израненных и остервеневших осталось. Приготовился десятник смерть в бою принять, как вдруг настоящее чудо случилось.
Ринулся на десятника кочевник, острую саблю для удара занес, но неожиданно личина ярости гримасой жуткой боли сменилась. Опустилась рука обессиленная, рухнул кочевник на землю, а из спины у него две стрелы торчат. В тот же миг тяжелый двуручный меч другого степняка надвое рассек. Это рыцарь, с ног до головы в латы тяжелые закованный, неизвестно откуда в самый разгар боя явился и врага наповал разил. Отвлеклись степняки от дружинников израненных да на Витора гурьбою накинулись, но только не смогли его ни саблей достать, ни наземь повалить. Славно бился варк Борг, птицей небесной летал по воздуху его меч, врагов многочисленных разя. Да и к тому же не один пришел на подмогу рыцарь, а обоих наемников и всех учеников-холопов привел, которых в ту пору уже более трех дюжин было.
Какое-то время было непонятно, кто в сече жестокой верх возьмет. Брали степняки числом и яростью, но им противостояли холодный рассудок командира и опыт наемников. В конце концов враг дрогнул, отступать стал, а затем и бежал. Остались на дворе заставы, в поле брани превращенном, лишь четверо дружинников с Митрофаном да две с половиной дюжины наемников с Витором во главе.
– Что ж вы, ратнички, так службу скверно несли?! Приближение врага не приметили! Что ль, не учил вас сотник, что дрыхнуть на посту не след?! – с укором произнес Витор варк Борг, снимая стальной шлем с головы.
Хотел возразить ему Митрофан, но только плечами пожал. Не понравились ему слова надменные, но с другой стороны, благодарен он рыцарю был. Не ожидал он подмоги от наемников, думал, что как только они отблески пламени в небе ночном увидят, так лагерь покинут и лесами к Динску пробираться будут. Ведь за это сражение им не заплачено, и явно никто и не заплатит.
– Часовых уже в живых нет, так что, где их глаза были и почему врага не увидели, мы не узнаем, – сдержанно ответил десятник, а затем в низком поклоне согнулся. – Благодарю, рыцарь благородный, за помощь! Если б не ты…