Тайны финской войны
Шрифт:
Сталину и его полководцам выгоднее было свалить все на просчеты разведки. Иначе пришлось хотя бы самим себе признаться, что есть некие органические пороки строя, мешающие Красной Армии успешно воевать.
Первый из них — низкий уровень подготовки командного состава, как в армии, так и на флоте. В частности, нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов на сборах командиров флотов и флотилий 2 декабря особо отметил: «Война с белофиннами… показала, что… самым слабым звеном мы считаем сейчас подготовку начальствующего состава, который не может еще в полной мере использовать… личный состав, подчиненный ему».
Не лучше обстояло дело и в сухопутных войсках. Так, командиры 32 из 52 участвовавших в войне дивизий, по которым есть соответствующие сведения, за два года до советско — финляндского военного столкновения командовали батальонами, и лишь пятеро из них командовали соединениями более года. Причиною тому были как репрессии, так и значительный рост численности Красной Армии во второй половине 1930–х годов. И в заключительном выступлении
Однако Иосиф Виссарионович, заблуждаясь, считал, что в конце войны Красная Армия уже научилась воевать:
«…Наша армия, как бы вы ее ни хвалили, и я люблю ее не меньше, чем вы, но все-таки она — молодая армия, необстрелянная. У нее техники много, у нее веры в свои силы много, даже больше, чем нужно. Она пытается хвастаться, считая себя непобедимой, но она все-таки молодая армия…
Наша современная Красная Армия обстреливалась на полях Финляндии — вот первое ее крещение. Что тут выявилось? То, что наши люди — это новые люди. Несмотря на все их недостатки, очень быстро, в течение каких-либо полутора месяцев, преобразовались, стали другими, и наша армия вышла из этой войны почти вполне современной армией, но кое — чего еще не хватает. «Хвосты» остались от старого. Наша армия стала крепко обеими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии. В этом главный плюс того опыта, который мы усвоили на полях Финляндии… Хорошо, что наша армия имела возможность получить этот опыт не у германской авиации, а в Финляндии с божьей помощью. Но что наша армия уже не та, которая была в ноябре прошлого года, и командный состав другой, и бойцы другие — в этом не может быть никакого сомнения. Уже одно появление ваших блокировочных групп (групп, созданных уже в ходе войны для блокирования дотов. — Б. С. — это верный признак того, что наша армия становится вполне современной армией…
К чему свелась наша победа, кого мы победит, собственно говоря? Вот мы 3 месяца и 12 дней воевали, потом финны встали на колени, мы уступили, война кончилась. Спрашивается, кого л*ь/ победили? Говорят\ финнов. Ну конечно, финнов победили. Но не это самое главное в этой войне. Финнов победить — ни бог весть какая задача. Конечно, мы должны были финнов победить. Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей — немецкую технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов победили, но и технику передовых государств Европы победили. Не только технику передовых государств Европы — мы победили их тактику, их стратегию… Мы разбили не только финнов — это задача не такая большая. Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов».
Сталинское мышление было сугубо большевистским. Советский вождь верил, что чуть ли не в одночасье армия, еще вчера беспомощно утопавшая в финских снегах, сегодня уже будет способна противостоять армиям «передовых государств Европы». На самом деле таких чудес не бывает. Но Сталин и руководство Красной Армии горячо убеждали себя в том, что трудности более связаны с особенностями финского театра, чем с общей слабостью советской армии и беспомощностью взрастившего ее государственного строя.
Кажется невероятным, но одной из причин бессилия Красной Армии в ходе финской кампании оказалась очень большая для той войны насыщенность ее войск техникой. Выступавший на апрельском совещании начальник Автобронетанкового управления РККА Д. Г. Павлов вспоминал: «Здесь есть один храбрый командир 86–й дивизии… Он не плакал слезно, не нюни распустил, а заявил жалобу: дайте мне 20 лошадей на полк, ибо механизация вся и моторизация, пущенная без дороги по направлению, является обузой — и это верно. Чтобы поправить ошибки прошлого, я сел за изучение военно — географического описания южного театра, если мы пойдем, а может быть, и придется пойти в Румынию (как в воду глядел. — Б. С.), то там климатические и почвенные условия таковы, что в течение двух месяцев (апреля и мая. — Б. С.) на волах с трудом проедем. Это надо учесть».
Командование только к концу войны поняло, что лошадь и сани в условиях зимнего бездорожья куда надежнее автомобиля. Ну а что дорог к
Беда в том, что даже жестокий урок войны с Финляндией не пошел советскому строю впрок. В годы Великой Отечественной войны Красная Армия очень часто базировала большое количество войск, автотранспорта и боевой техники в прифронтовой полосе только на одну — две дороги, что создавало грандиозные пробки и делало колонны страшно уязвимыми для прицельного огня немецкой артиллерии и налетов авиации. Так произошло, в частности, во время загубленного наступления войск Западного и Калининского фронтов на ржевский плацдарм в ноябре — декабре 1942 года.
На совещании в апреле 1940–го много говорилось, что войска страдали не от недостатка техники, в том числе танков, а от их избытка. А еще оттого, что пехота и танкисты не умели взаимодействовать. Д. Г. Павлов возмущался: «Вы извините меня за резкость, но я должен прямо сказать: все то, о чем заявляли, что танки надо для того, чтобы учить взаимодействию, сегодня это оказалось блефом, никакому взаимодействию не учили. Больше 7 тысяч разбросано танков по дивизиям, и никакой роли они не сыграли. Они были беспомощны. Батальоны стрелковой дивизии, спаренные танки Т-37 с Т-26 — организация куцая, маломощные танки Т-37 не способны ходить по мало — мальской грязи. Эти батальоны, входящие в стрелковые дивизии, никакого эффекта не дали. И пусть скажут, пусть меня поправят, если я неправильно скажу, что они чаще всего были обращены на охрану штабов полков и дивизий». Присутствующие охотно подтвердили, что так оно и было.
Однако вывод на практике был сделан удивительно бессмысленный. Вместо того чтобы наладить взаимодействие танков с пехотой и заставить командиров не отвлекать танковые батальоны на охрану штабов, решили сосредоточить все танки в крупных танковых соединениях. Вскоре, в июне, начали формировать сразу 9 механизированных корпусов, а в феврале 1941–го — еще 20. В каждом корпусе по штату должен был быть 1031 танк, вдвое больше, чем в прежнем танковом, а средств связи — меньше. Между тем еще во время похода в Польшу — был опыт — два существовавших в ту пору танковых корпуса из-за плохой дисциплины марша, многочисленных поломок и плохого управления их движением отстали от кавалерии, после чего и были расформированы. И еще: после «зимней войны» обострился дефицит бензина в СССР из-за американского эмбарго. Теперь на каждый танк приходилось меньше не только бензина, но и опытных танкистов, и возможность готовить новые кадры механиков — води- телей уменьшилась. В результате к 22 июня 1941 года Советский Союз располагал 23 100 танками, в том числе 1864 новейшими Т-34 и КВ. Танков у Красной Армии было больше, чем во всех остальных армиях мира, вместе взятых. И что же? В первые же недели Великой Отечественной войны эти раздутые механизированные корпуса из-за плохой подготовки экипажей и скверного руководства потеряли почти все танки, не нанеся большого ущерба врагу. К концу 1941–го было безвозвратно утрачено 20,5 тысячи единиц бронетехники!
После финской войны, в мае 1940 года, наркомом обороны вместо Ворошилова стал «герой штурма линии Маннергейма» Тимошенко. В приказе № 120 на летний период обучения 1940 года новый нарком воззвал к военачальникам: «Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне». На практике это означало: на учениях применять боевые снаряды и патроны, а если кто-то, например, не успеет окопаться и погибнет, то сам виноват: плохо учился военному делу. О необходимости использовать на маневрах настоящие, а не учебные боеприпасы, говорилось уже на апрельском 1940 года совещании высшего комсостава по итогам войны с Финляндией. Присутствующие возмущались: «Мы боялись, если чуть — чуть морозец, выпустить бойца (при 15–градусном морозе было запрещено проводить полевые учения. — Б. С.), также не стреляли через пехоту боевыми снарядами… Ведь по приказам в мирное время запрещено стрелять боевыми снарядами». В связи с этим бывший начальник Управления боевой подготовки В. Н. Курдюмов признал: «Но все же в Ленинградском военном округе мы в свое время обучали войска взаимодействию и стреляли на полигонах из артиллерии через голову своих войск. Сопровождали атаку пехоты огнем артиллерии».
— И я стрелял, но это запрещено, — возразил Владимиру Николаевичу кто-то из командиров.
— Что же вы хотите, чтобы в приказе было написано, что стреляйте, а если кого убьете, никто не будет отвечать?.. — разъяснил ему, что к чему, Курдюмов. — Мы обучаем пехоту взаимодействию с другими рода — ми войск на всех лагерных сборах. Но ведь нельзя же… сказать: практикуйтесь, и если у вас будут жертвы, то никто за это не будет отвечать. Нельзя об этом писать.
Приказ № 120 впервые разрешил то, что раньше делали полулегально. И инициатором его был даже не Тимошенко, а сам Сталин. По свидетельству маршала С. М. Буденного, вскоре после финской войны Сталин заявил: «Я не признаю таких маневров, где солдаты все делают условно — и стреляют, и наступают, и даже условно роют окопы. Люди должны учиться так, словно они ведут настоящий бой. И для этой цели не нужно жалеть боеприпасов. Только в сложной обстановке боец научится действовать уверенно».