Тайны и герои Века
Шрифт:
Таким образом, я перестал думать об этом деле, считая, что чаша сия меня миновала. Время летело быстро, так как Москва, этот миллионный город, беспрестанно выбрасывал на поверхность жизни убийц, воров, мошенников, шантажистов и прочую накипь столичных подонков, и, таким образом, дела мне было всегда более чем достаточно. Об убийстве Ющинского, вернее, о ходе следствия я знал теперь не более рядового москвича, ежедневно читающего газеты. Из них мне было известно, что Бейлис, заподозренный в убийстве, продолжает сидеть в предварительном заключении, что заведующий полицейским розыском Красовский, подобно Мищуку, оказался, видимо, тоже не на высоте. А новый руководитель дознания жандармский подполковник Иванов, отбросив многочисленные версии об убийстве, упорно видит
Как-то летом 1913 г., то есть за несколько месяцев до судебного разбирательства «дела Бейлиса», звонит мне по телефону из Петербурга директор департамента полиции С. П. Белецкий, предлагая немедленно прибыть по делам службы в столицу. По каким делам – мне Белецкий не сказал, заявив лишь о желательности моего скорейшего приезда. В эту же ночь я выехал из Москвы, утром прибыл в Петербург и уже днем был у Белецкого. И тут директор сделал вид, что не знает причины моего вызова, но таково было настоятельное желание министра юстиции Щегловитова, к каковому он и рекомендовал мне немедленно явиться. Я сослался на усталость, прося отложить мой визит до завтра. Белецкий тут же позвонил Щегловитову, и прием мне был назначен на завтра в десять часов утра. Я решительно недоумевал: чего хочет от меня Щегловитов? Мысль о киевском убийстве не приходила мне на ум, так как следствие по нему велось уже два с лишним года без какого-либо моего участия и, как говорили, к тому времени было чуть ли не закончено.
Не скрою своего волнения. Образ министра тревожил меня. Репутация Щегловитова была определенной: крайне властный, упорный в своих устремлениях, суровый, он имел обыкновение напролом продвигаться к своей цели, мало считаясь даже с определенно установившимися судопроизводственными принципами. Так, несменяемость судей ведала довольно частые исключения под давлением этого генерал-прокурора. Я старательно перебирал в уме все более или менее громкие дела и преступления, над раскрытием которых мне приходилось работать в последнее время. Но ни одно из них, как мне казалось, не могло возбудить особого любопытства министра юстиции. Между тем вызов меня им было явление совершенно необычное. Я, чиновник Министерства внутренних дел, подчиненный своему министру, зачем так срочно понадобился главе чужого ведомства? Повторяю, я недоумевал.
Ровно в десять часов я был у министра. Приемные покои Щегловитова удивили меня своими размерами и великолепием. Они мало походили на обычные служебные помещения наших министров. Огромный зал для ожидающих просителей, чуть ли не двухсветный, такой же обширный кабинет, весьма нарядно убранный, где Щегловитов читал лекции по уголовному процессу правоведам университетских классов, большая угловая комната, выходящая из приемной, где мне и пришлось вскоре провести немало часов, – все это было размеров довольно необычных.
Щегловитов не заставил меня ждать и весьма приветливо принял в своем кабинете.
– Я с нетерпением ожидал Вашего приезда, – сказал он мне, – так как хочу Вам поручить весьма ответственную работу. Вы, как я знаю, прекрасно поставили дело розыска в Москве и проявляете в этом отношении своего рода талант. Здесь у меня имеется весь следственный материал по «делу Бейлиса». Ознакомьтесь с ним детально и выявите возможно выпуклее все то, что может послужить к подтверждению наличия ритуала. Я прошу Вас ежедневно с утра являться сюда, и здесь, в соседней комнате, Вам будет подаваться все дело для прочтения и заметок. Пересматривая документы, прошу Вас, будьте осторожны и оставляйте вложенные мною записки между листами на тех местах, где они мною положены. Этот следственный материал я отнюдь не хочу выпускать, хотя бы и на время, дальше этих стен. Вы, конечно, в общих чертах знакомы с «делом Бейлиса»?
– Да, Ваше Высокопревосходительство, но в самых общих. В первый год следствия я посылал даже неофициальным образом своего чиновника в Киев.
– Ну, и каково же ваше мнение?
– У меня осталось впечатление, что дело крайне сложно и запутанно.
– Вот как! Я бы этого не сказал, но, впрочем,
– Слушаю, Ваше Высокопревосходительство. Я подробнейшим образом ознакомлюсь с материалом и по совести выскажу Вам свое мнение.
Щегловитов приветливо простился со мной, заявив, что с завтрашнего дня я могу приступить к работе.
И вот потекло трудное время. Каждый день к десяти часам я являлся на квартиру министра. Для моей работы была отведена особая комната, смежная с приемной, о которой я уже упоминал: огромный письменный стол с большим ассортиментом всевозможных канцелярских принадлежностей, великолепное кожаное кресло, раскрытый ящик гаванских сигар, тишина, уют – словом, атмосфера вполне подходящая для предстоящего труда. Среди дня мне подавался элегантно сервированный чай с прихотливыми сэндвичами. По приказанию Щегловитова в мое распоряжение был предоставлен весь материал законченного следствия, и я с головой окунулся в него.
Прежде всего мне захотелось взглянуть на таинственные записочки, о которых упомянул министр. В двух обширных томах я нашел их немало. Конечно, память моя не сохранила содержание всех их, но общий смысл некоторых мне запомнился. В виде примера своими словами передаю, как помню. На одной значилось: «Не был ли Ющинский кем-либо (напр., Чеберяковой) продан Бейлису?» Или: «Кому могла понадобиться не жизнь, а кровь Ющинского?» Целый ряд записочек содержал как бы проект вопросов, каковые подлежит задать экспертам, особенно экспертам-богословам, и т. д. Наличие этих записок заставило меня призадуматься. Ведь следствие было закончено, а потому повлиять на ход его они не могли. Щегловитов, надо думать, делал их в часы ознакомления с доставленным ему уже готовым материалом, но с какой целью?
Ответ невольно напрашивался. Этот «подсобный материал» мог пригодиться либо судье, коему суждено будет составлять обвинительный акт, либо самой судебной коллегии, особенно при выработке ею вопросов экспертам на предстоящем суде. Я, разумеется, не утверждаю, что цель записок была именно таковой. Быть может, Щегловитов просто оставлял памятки лично для себя, но последнее предположение мне кажется менее вероятным, так как «делом Бейлиса» министр интересовался в достаточной степени и вряд ли нуждался в каких-либо шпаргалках. Правда, против первого предположения имелись тоже возражения: казалось странным, чтобы Щегловитов дал в руки будущим судьям, так сказать, письменные доказательства своего явного вмешательства в дело, но Щегловитов был мужчиной решительным, упорно гнущим свою политическую линию, мало считаясь с общественным мнением, впрочем, к тому времени уже определенно для него неблагоприятным. Ведь не задумался же он предоставить эти компрометирующие записки в мое распоряжение. Я же ему был мало знаком. Вот почему он мог бы не постесняться и предоставить этот же материал трем-четырем будущим киевским судьям, тем более что и выбор этих судей в немалой степени зависел от него самого. Итак, покончив с записками, я принялся за следственный материал.
Я глотал протоколы, донесения, письма, свидетельские показания и прочие документы по этому обширнейшему делу, делая на особой тетради мои пометки. Я истратил на эту работу около месяца и написал министру подробный доклад.
Теперь прошло пятнадцать лет с того времени. Некоторые подробности выветрились из памяти моей, вот почему я не пытаюсь детально знакомить читателя со всеми перипетиями этого процесса, да это и ни к чему, так как, во-первых, по этому делу имеется и без меня целая литература, а во-вторых, цель, мной преследуемая в этом очерке, заключается не в пересказе самого течения процесса, а в доказательстве необоснованности и бессмысленности решения присяжных заседателей.