Тайны «Монастырского приюта»

Трапезников Александр

– Вот, придумали новый вариант «американки», – сказал Прозоров. – Играть, не касаясь ногами пола, сидя на бильярде. Не очень удобно, но тренирует изворотливость ума.

– И ваще, это тебе не по карманам шарить, – добавил Багрянородский. Изогнувшись кренделем и рискуя сорваться со стола, он, тем не менее, умудрился ткнуть кием в шар и вкатить его в лузу.

– Да, брат, тут тебе не Карфаген какой-нибудь, тут посложнее будет! – произнес почему-то Прозоров, повторив трюк золотозубого с еще большим изощрением и эффектом. Затем он соскочил со стола, отшвырнув кий в угол. – Надоело! Скучно все время чего-то ждать, а чего – неизвестно. Вы заметили, что большую часть нашей жизни мы проводим

в ожидании? В конце концов, вся жизнь в итоге оказывается ожиданием смерти.

– Глубоко роет, – кивнул Багрянородский. – Так не жди! Поди да удавись, уступи другим место в очереди.

– Ладно, хватит вам дураков-то из себя казать, – вмешался раздосадованный Александр Юрьевич. – Не в театре.

– Почему же нет? – обиделся Прозоров. – А Гамлет тебя уже не устраивает, с его «весь мир – театр»? Ну, хорошо, пусть не театр, пусть сумасшедший дом, легче от этого?

– Вот когда я лежал в одной клинике, – заметил Багрянородский, плавно перетекая от бильярдного стола к креслу, – у нас там тоже один все ходил и бубнил: на волю, на волю! А когда у него напрямую, в лоб спросили: куда ж ты, милок, так торопишься, ведь еще нога, трамваем отрезанная, не отросла, он и запнулся. О порог вечности. Поскольку вопрос это не бытовой, а глубоко промыслительный, не имеющий конкретного ответа. Философско-религиозных свойств, нравственного шатания по кругу. Как если бы вы в котлете увидели фигу и захотели ее съесть. А нельзя, предмет не тот. Не материальный. Так и воля, то есть свобода духа. Это вам не котлета в тарелке.

– Что же, фига? – спросил Прозоров.

– Кому – что, – отозвался тот. – Однако не пора ли пить чачу?

– Рано еще, всего одиннадцать, – взглянул на часы Герман. – Минут десять стоит подождать. Я тоже лежал в нейрохирургическом отделении, мне даже трепанацию черепа делали – пилой джидли. Аккуратно так срезали, перемешали серебряной ложечкой мозг и завинтили обратно. И я как бы родился заново, без страха и упрека к своим мучителям. Я увидел себя изнутри и снаружи, причем сразу в нескольких комплектах, будто клонированный в различных состояниях нравственного уродства. Чем была моя жизнь до операции? Набором больших и малых желаний. Она и сейчас тот же суповой набор, иной быть не может, но уже без обольщения, что я смогу изумить чем-то патологоанатома, когда он вновь возьмет в руки пилу джидли. Нет, его ничем не обманешь и не удивишь.

– Не пойму, у вас, что же, клиническая смерть была? – вопросил Багрянородский, лукаво подмигнув Сиверсу.

– Отчего же «клиническая»? – расстроился Прозоров. – Почему не каноническая? Вы что-нибудь о мертвецах с острова Гаити слышали? Разрешите представиться.

Александр Юрьевич вновь выругался, не в силах более терпеть их юродство:

– У вас обоих моль завелась в головах!

Тут он вдруг осекся, взглянув на хохочущего Прозорова, и замолчал. Вот что ему показалось странным. Даже не странным, а попросту невероятным. Александр Юрьевич вспомнил, что в те далекие студенческие годы Герман Прозоров всегда занимал крайнюю левую скамью в аудитории. – Это было его излюбленное царское место. А Сивере сидел сбоку от него. И, поворачивая голову, видел шрам на щеке приятеля.

Этот V-образный шрам был на правой щеке. Именно так. Но почему-то, встретившись с Прозоровым после стольких лет разлуки, Сивере совершенно позабыл об этом обстоятельстве. Или не придал значения. А ведь сейчас… сейчас этот проклятый шрам находился на левой щеке! Каким таким образом он мог туда «переползти»? Если бы Прозоров не заговорил о своей дурацкой трепанации черепа и мертвецах с острова Гаити, то Сивере, возможно, и не натолкнулся бы на эту мысль, совершенно лишенную внятного объяснения. Как же это?

– Чего

глядишь? – сощурившись, спросил Герман, поворачивая голову. Он словно догадался о мыслях Сиверса.

– Так… – невнятно отозвался Александр Юрьевич.

4

Взгляд Прозорова приобрел вампирический блеск, а глаза Багрянородского оказались совершенно холодны и пусты, и Сивере поспешил покинуть бильярдную, дабы совладать с биением сердца и поразмыслить в одиночестве. Теперь ему все больше казалось, что каждый из постояльцев имеет какое-то психическое отклонение. Возможно, это действительно никакая не гостиница, а сумасшедший дом. Тщательно замаскированный и почему-то без врачебного персонала.

Он знал, что в психиатрии существует такой метод стационарного лечения, нечто похожее на комплексное погружение. Создается специальная группа из больных, страдающих более-менее одинаковыми фобиями, их помещают на одну-две недели в загородный пансионат, там они общаются между собой, рассказывают свои истории, взаимоизлечивая друг друга. Да, но ведь не убивают же? И где наблюдающий доктор? Или это горбун-карлик? И главное, почему среди них очутился вдруг он, Сивере? Бред…

Александр Юрьевич вернулся в свой номер, постоял возле зеркала, вглядываясь в отражение, а потом плюнул в него.

– Немотивированный поступок, так и запишите, – громко произнес он, испытывая какое-то особое удовольствие от своих слов. Будто разговаривал с психиатром. Вытащив из-под кровати помятые тетрадки Комамберова, Александр Юрьевич начал вновь листать их, пытаясь натолкнуться хоть на какую-то разумно объясняющую все происходящее мысль. Но покойник своими литературными трудами мало чем мог помочь. Наконец Сивере просто наугад открыл одну из страниц и ткнул пальцем в строчку, словно гадая.

Его ноготь угодил в начало следующей фразы: «И тогда ему на блюде поднесли жертвенно-отрезанную голову. Удерживающий пал, но должно было пройти еще восемьдесят три года, когда свершатся пророчества. И случилось это в горном отеле, осенью…» Дальше следовала полная несуразица, которую к тому же было почти невозможно прочесть, настолько весь текст был исчеркан красными чернилами, словно кровью. Сивере бросил тетрадки под стол, да еще и пнул их носком ботинка. С явным наслаждением.

– Отель, монастырь, – пробормотал он. – Должна быть какая-то разгадка… Может быть, не одна, а несколько…

Он торопливо поднялся, сунув в карман коробок спичек, и вышел из кельи, решив проверить на практике осенившую его идею. Все время ускользавшая, она лишь сейчас дала ухватить себя за хвост. Родовой герб Прошянов. Племянник Тошика показал Сиверсу, как открывается потайная дверь – поворотом кольца в пасти чудища. Но коли так, то древние мастера могли поместить скрытые механизмы и в других местах монастыря, отмеченных тем же знаком. Например, на постаменте хачкары. Почему это не пришло в голову раньше?

Александр Юрьевич выбрался на верхнюю галерею, где, на его счастье, никого не было. Он подошел к стеле, нагнулся, потрогал рукой магическое кольцо с прикованными к нему львами. Сивере не ошибся – с некоторым трудом, но оно двигалось, вращалось. Повернув его против часовой стрелки, Александр Юрьевич сдвинул постамент в сторону, до угла сорок пять градусов. Этого было достаточно, чтобы протиснуться на коленях вниз.

Там оказались широкие ступени, дальше – неизвестность, черная и пугающая. Сивере нащупал на стенке еще один герб Прошянов, повернул кольцо в обратную сторону, и постамент встал на место, закупорив выход. Вместе с тем исчез и последний луч света. Все, теперь его охватил полный мрак, липко проникающий в душу. Оставалось одно – спускаться по ступеням вниз.