Тайны острова Пасхи
Шрифт:
– Послушайте, Корлевен, есть одно только средство. Через эту дыру вы не можете спуститься, потому что мы не смогли бы подняться обратно...
– Почему? А веревка?
– А сокровище?..
– Сокровище существует?..
– Ну, конечно!
Мне хочется плясать и смеяться.
– Ну тогда - честь имею поздравить!
– говорит Корлевен.
– Послушайте: вы знаете статую, в нише которой вы когда-то нашли плоды?
– Черт побери!.. Я вижу ее каждый день, но я исполнял вашу просьбу не трогать плодов.
– И хорошо делали, капитан, потому что этими плодами питаюсь я. Ну так вот...
Я озираюсь вокруг. Все спокойно.
– Ну так вот?..
– Ну так вот, устройте засаду и поймайте того, кто каждую ночь берет эти плоды, а потом заставьте его открыть вам двери. Следите за ним, так как он может, по-видимому, всех нас взорвать на воздух.
– Ладно! Буду следить за ним, не бойтесь... Да что же это, они не замолчат там, на горе?
Товарищ мой снова делает им знаки. Вот уже и ночь.
– Если он откажется, то всегда будет время пустить в ход динамит, а за ним все-таки следить внимательно.
– Понял. Это все?
Неужели он сейчас уйдет, этот вновь найденный друг? Чувство одиночества вновь начинает сжимать мне сердце.
– Капитан... простили ли вы меня?
– Простил ли - за что?
– За... за ночь во время грозы? Искренний взрыв смеха раздается сверху:
– Знаете ли вы, что она добирается до моей шкуры?
– говорит мой товарищ.
– Я расскажу вам про это в другой раз. Ни в чем не нуждаетесь?
– Нет, спасибо... Ах, виноват: нет ли у вас табаку?..
Мешочек с табаком падает к моим ногам; в нем и листки папиросной бумаги.
– Вам придется высушить их. Я забыл этот мешочек в кармане своих панталон, и вот!..
– Спасибо, и... и если вы не найдете подземного прохода, вы снова вернетесь этим путем, капитан?
– Ну еще бы!
Прозрачная тень скользит по стеклу, по воде, как раз в ту минуту, когда на агатовом небе зажигается первая звезда.
Тогда я, неверующий, бунтовщик, атеист, бросился на колени, посылая самые страстные молитвы к этой блеснувшей звезде...
В это утро статуя Кириру повернулась, как всегда, но мы не нашли никакой пиши в агатовом гроте. Атитлан не возвратился этой ночью...
Напрасно старался я делать вид, что разделяю беспокойство Эдидеи. Безумная радость жила во мне: они захватили жреца, они скоро придут...
Часы протекают один за другим, сперва слишком медленно для моего нетерпения, затем слишком быстро для зародившегося во мне беспокойства: а что, если они его не захватили?.. если священник, понявший в чем дело, приговорил Эдидею и меня умереть медленной, голодной смертью?..
Но тогда Корлевен вернулся бы через озеро... Вся моя тревога стала жить теперь в моих глазах, наблюдавших за тяжелым жерновом двери, в моих ушах, подстерегавших малейший шорох среди тишины.
Сохранившиеся у меня карманные часы показывали два часа пополудни: ничего нового! Мы с Эдидеей обманули голод несколькими оставшимися от вчерашнего дня плодами. Я увидел, как крупные слезы показались на прекрасных испуганных глазах. Чем успокоить ее? Если бы я даже был уверен, что мы будем спасены, я не мог бы сказать ей, потому что она - увы, я понял это!
– неспособна нарушить данную ею клятву. Я знал, что, когда придет время, мне придется бороться с нею, чтобы увести ее с собою, и эта приближающаяся борьба волновала меня еще больше.
Три часа... Ничего!
Ничком на ложе Эдидея беззвучно рыдала в безмерной скорби. Она знала Атитлана; она знала, на что способен он в своей мести, когда месть эту предписывала ему воля его бога. Она всего боялась от него.
Я курил, и волнение моей подруги было так сильно, что она даже не удивилась ни тому, откуда у меня табак, ни моему безразличию к ее горю. Четыре часа!.. Я уже не смотрел больше на дверь, но только на стеклянный конус кратера; все мои надежды были теперь только на появление одного Корлевена.
Табак не мог заглушить судорожного голода. Эдидея следила за мною, пока я шагал взад и вперед, точно зверь в клетке.
И вдруг - тяжелый скрип, испуганный крик Эдидеи, которая одним прыжком бросилась в мои объятия: каменная дверь повернулась!..
– Гедик!
– Я здесь, Корлевен.
Мы кинулись в объятия друг другу, смеясь, как одержимые, и целуя щеки, мокрые от слез.
За ним - Гартог, восхищенный и довольный:
– Так значит, вы нашли этот клад? Во сколько вы оцениваете его?
За ним - Флогерг, сиявший дикой радостью:
– Удачный день, Гедик! Если бы о нем знали эти господа там, во Франции, как задрожали бы они от страха!
Наконец - Кодр... Проклятье!.. Кодр... я забыл о нем, и я вспомнил об Эдидее!..
Он приблизился ко мне, пристально глядя на нее:
– Поздравляю, Гедик! Все сокровища разом, и ваше и мое. Это называется - повезло.
Я не мог удержать движения, которым защитил от его пронзительного взгляда бедное, дикое дитя; она была в полуобмороке. Страшные серо-зеленые глаза повернулись ко мне, вонзились в мои глаза взглядом своих темных зрачков... и я почувствовал, как все мысли мои закружились в непреодолимом головокружении.
– Ого, ого!
– сказал он и ограничился этим, отведя от меня свои глаза.
Гартог и Флогерг воздержались от излишних вопросов.
– Ну, так где же клад?
– нетерпеливо спросил Флогерг.
Я показал им на гигантскую статую Кириру:
– Вот дверь.
– Ай!.. Кошка!..
– сказал Флогерг, снова охваченный суеверием.
Доктор пожал плечами, направился к статуе и стал исследовать надпись на цоколе:
– Как раз то, что мы искали, - сказал он наконец.
– Я думаю, что эта странная порода действительно существовала и была родоначальником ламы. Как это открывается?