Тайны острова Пасхи
Шрифт:
Я смутно чувствовал, что он прав. Я сам предчувствовал, предугадывал все эти вещи, и, однако... однако, мне тяжело было слышать их из его уст, слышать эти насмешливые и скептические фразы, видеть, что он не возмущается и не негодует, думать, что он снисходительно относится к этим разбойникам, заливающим кровью мир.
Он заключил:
– Когда народы поймут роль крупных финансистов в войнах, они, вероятно, уничтожат войны, и уже наверное - финансистов. Вам придется потерять еще много иллюзий, Веньямин.
Увлекшись деловыми разговорами, Гартог снова пришел в прекрасное расположение духа.
– Это все, о чем вы хотели просить меня, Гедик?
Я вспомнил о том человеке, наглое богатство которого еще так недавно казалось мне непобедимым. Оно кажется мне теперь ничтожной пылинкою, но мое сердце до сих пор еще оцарапано торжествующим и презрительным смехом этого человека.
– Давистер и К°, оптовая торговля шелком, улица Реомюр, - сказал я.
По конторскому телефону Гартог повторил название фирмы, и отдаленный голос дал ему требуемую коммерческую справку.
– Пустое дело!
– добродушно сказал мне Гартог.
– Чего же вам надо? Падение акций или банкротство?
– Банкротство, немедленное, непоправимое!
Я сказал это с какою-то яростью. Гартог засвистел:
– Фью, фью! В тихом омуте черти водятся. Ладно, Веньямин; этого человека доставят вам связанного по рукам и по ногам. Я поручу это дело одному своему сотруднику, для меня это дело слишком ничтожное: полтора миллиона основного капитала!.. Сущие пустяки. Это приблизительно цифра моего ежедневного дохода. Кстати: я закончил составление наших взаимных счетов. Вам причитается получить еще вот это. Угодно вам просмотреть и дать мне расписку?
Я, не читая, положил в карман выписку из счета.
– Просматривать не буду, Гартог. Если вы подписали это, значит, это верно.
И это было мое искреннее мнение: я уверен, что человек этот способен на худшие из биржевых фокусов, чтобы переложить в свои ящики деньги своего ближнего, но неспособен на прямую неделикатность. Дела для него - опасный спорт, в котором допустимы всякие хитрости, всякие уловки; правила этого спорта сложны, растяжимы и многообразны. Но он никогда не позволил бы себе дойти до низости и обойтись без всяких правил. Хитрец, ловкач, человек недоступный всякому чувству благодарности или жалости - таков, быть может, Гартог; нечестный - о, нет! Таков парадоксальный характер этого человека.
К тому же он как нельзя более чувствителен к оказываемому ему доверию, и в этом, думается мне, единственное его слабое место. Он не смог бы ни обманывать, ни поражать в спину того, кто слепо доверился бы ему.
Он дружески пожал мою руку:
– Вы можете положиться на меня, Гедик. Все ваши желания будут исполнены и самым точным образом.
– Были ли вы уже у Флогерга?
– Нет, но собираюсь проехать к нему от вас.
– Побывайте у него. За ним интересно понаблюдать, и он далеко пойдет, поверьте мне. Мы часто пользуемся услугами друг друга для наших взаимных дел. Он купил большую газету, а я устроил эту покупку на самых выгодных для него условиях. Это опасный человек; он создает общественное мнение, и он из тех людей, каких даже я, Гартог, не желал бы иметь в числе своих врагов. Черт побери!.. Как он умеет ненавидеть!
– Не хотите ли вы сказать ему обо мне?
– С удовольствием.
Он позвонил по телефону и протянул мне вторую трубку.
– Алло, это вы, Флогерг?
– Я самый, Шейлок. Сколько вы отложили в сберегательную кассу после нашей последней встречи?
– А сколько министерство платит вам за кампанию, которую ваша газета ведет в его пользу?
– Щекотливый вопрос! Но вы ошибаетесь, Фома неверный. Это не будет стоить министерству ни гроша.
– Значит, цена гораздо дороже. Голова?..
– Да, и еще одна из самых высокопоставленных. Если вы желаете поглядеть на загон зверя, то сейчас самое время.
– Спасибо. Сегодня не могу. Здесь Гедик; я направляю его к вам.
– Веньямин!.. Как я буду рад снова увидеть его. Что же, он свел уже свои старые счеты?
– Он сводит теперь счеты Корлевена. Я буду ему помогать. Мне, вероятно, понадобятся столбцы вашей газеты.
– Для Корлевена все столбцы открыты. Бедный, славный товарищ! Во всем этом, видите ли, виновата кошка.
– Да, это одно из возможных мнений. Кстати: сегодня вечером я направлю к вам маленькую заметку по поводу некоего Объединенного общества фрахтов и перевозок судовладельцев Сен-Мало. Вы очень обяжете меня, если поместите ее в своей финансовой хронике, сперва хорошенько приправив ее своей желчью. Если из-за этого начнется судебный процесс, то расходы я беру на себя.
– Ну, вы не слишком рискуете. Газета Флогерга, дорогой мой, уже не знает, что значит потерять процесс.
– А разве судебную магистратуру тоже можно купить?
– Да, в исключительных случаях, но обыкновенно это делается иначе, а результат получается одинаковый. Чтобы управлять совестью судьи, надо сперва надеть белые перчатки, а деньги передаются не лично ему, но на разные общественные и благотворительные дела. Как и везде есть немногие исключения, но они прозябают на белоснежных вершинах своей непорочности, вот и все. До свидания, Гартог. Жду нашего Гедика.
На губах у меня был точно вкус пепла; я был измучен, мне было противно, меня мутило. Значит, они правы в своем горьком и разочарованном скептицизме, и мне надо отказаться от всего того, что было верою - быть может, надо сказать «доверчивостью» - всей моей юности?..
Держа фуражку в руке, мой шофер открыл передо мною низкую дверцу длинного автомобиля.
– Это вы? Здравствуйте!
Ручка в чем-то черном и белом тронула меня за плечо. Я обернулся. Жестокая подруга прежних дней, по-прежнему красивая, улыбнулась мне своей неизменной и лучезарной улыбкой.
– Откуда вы, Жан? Вас не было видно целую вечность.
Она чувствовала себя в сто раз более непринужденно, чем я, и как будто только вчера рассталась со мною. Она стала болтать о незначительных вещах, и болтовня ее имела только одну цель - избежать всякого враждебного ответа с моей стороны. Не переставая говорить, она быстрым и мимолетным взглядом оценивала мой костюм, богатый автомобиль, герб Ж. Г., нарисованный на темно-голубой лакированной дверце и повторяющийся на рельефах пуговиц ливреи шофера; мельком оглядела она и мои ботинки и темную жемчужину в моем галстуке; я весь был вымерен, оценен, измерен, взвешен, в то время, как она, казалось (только не для меня!), думала лишь о светских глупостях, о которых без умолку щебетала.