Тайны острова Пасхи
Шрифт:
Ну, полно, Гедик, на этот раз забудем об этом случае, но больше не возвращайтесь сюда. Уходите!
Эта старая макака, переполненная абстрактными знаниями, по-видимому, решительно нуждается в конкретном уроке земных наших чувств:
– Дай мне твои уста, Эдидея!..
Когда уста наши оторвались друг от друга, гном смотрел на нас с разинутым ртом. Широко открытые глаза его выражали такое полнейшее непонимание, такой разброд мыслей, такое крушение всякой номенклатуры и всякого научного определения поцелуя,
– Прекрасно!
– с досадою сказал доктор.
– Теперь надо мной смеются, высмеивают меня. И это единственный результат моих убеждений?.. Тогда попробуем другое средство!
Я уже не смеюсь! Я уже чувствую на своих глазах тяжелый, властный взгляд его зеленых зрачков...
– Но смотри на него, Эдидея! Избегай его взгляда, закрой глаза!
– Зачем?
– сказала Эдидея.
– Ведь мог же он недавно читать мои мысли, хотя глаза мои были закрыты. Больше он не может этого, потому что я этого больше не хочу. Для этого достаточно хотеть сильнее, чем хочет он!
Хотеть сильнее, чем хочет он!.. Тяжелые тиски на моем затылке разжимаются, и я чувствую, как мысли мои мчатся и сталкиваются, точно льдины во время ледохода... Хотеть сильнее, чем хочет он... Я хочу!.. Я хочу!.. Непреодолимый поток, увлекавший мои мысли, замедляется; вихрь, кружившийся в моем мозгу, успокаивается... Ради Эдидеи... я хочу!.. Я хочу!.. Разрозненные мысли мои снова собираются... Я хочу!.. Тиски все слабеют, слабеют... Я хочу!.. Тают, исчезают, освобождают меня... Я хочу!.. И, наконец, я устремляю победителем свои глаза в глаза гнома. Я не догадался тогда пожелать: я больше не хочу, сударь, чтобы вы хотели то, чего я не хочу!..
Гном подобрался точно для прыжка; он - точно таран, готовый ринуться; с чудовищного лба ручьями течет пот, жилы налились, как струны, и он истощает себя, посылая на нас недействующие волны, потрясая обезьяноподобными руками и тщетно посылая на нас флюид напряжения мысли. Я чувствую удары этого флюида о мои напряженные нервы, но они только трепещут, а не рвутся.
Тогда гном, чувствуя, что страшная власть его побеждена, неожиданно прыгает назад, захлопывает тяжелую дверь, запирает ее на замок и насмешливо бросает нам через потайную форточку зловещие прощальные слова:
– Говорят, что можно прожить любовью и чистой водою. За невозможностью другого, испробуем этот опыт. Утро вечера мудренее: подумайте!
В этот вечер Эдидея и я роскошно поужинали - нашими поцелуями.
– Жан!
– Что, дитя мое?
– Мне больно!..
Тон этих слов разрывает мне сердце.
– Где тебе больно, моя бедная маленькая птичка?
Рука ее в ночном мраке ищет мою руку и прикладывает ее пониже сердца:
– Здесь, - говорит она.
О, горе! И я не могу ничего сделать, чтобы утолить ее голод!
– Который час?
Я экономно, на мгновение зажигаю и тушу карманный электрический фонарик, потому что его уже погасающий
– Одиннадцать часов.
– Дня или ночи?
...? Не знаю!.. Я уже не умею отличить сновидение от действительности, среди того тяжелого сна, в который погружает нас голод, сна с кошмарами и истощающими миражами еды. Сколько времени уже прошло, как мы заперты в этом погребе, который скоро станет могилою? Я мог сосчитать только первые пятьдесят часов.
– Есть ли еще вода?
Так мало! Я смачиваю ее лихорадочные уста.
Я встряхиваю около уха маленькую металлическую коробочку, содержимое которой было нашей единственной пищей, с беспокойством прислушиваюсь к стуку, слышна редкая и слабая дробь:
– Не хочешь ли еще одну мятную лепешечку? Это обманет твой голод.
– Нет!.. Теперь они жгут меня.
Страдальческий голос ее разрывает мне сердце. Кодр!.. Кодр!.. Только бы схватить мне тебя, перед смертью, схватить руками за горло и задушить тебя, как Флогерг задушил кошку из Сого-сквера!..
– Помнишь ли ты о листьях кока, которые я ела в тот день, когда твой друг унес мою еду?.. Ах, если бы они были у нас теперь!..
– Не говори о таких вещах, любимая моя. Это еще больше мучит тебя. Попробуй еще уснуть.
– Нет. Пробуждение слишком тягостно. Во сне я устремляюсь к Солнцу, к моему богу, которого меня лишили. Цветы цветут, плоды наливаются, небо розовеет, и все это он делает для меня, и согревает меня. И всегда ты рядом со мною, Жан. Я ведь тебе говорила: без него нет жизни! Мы оба умрем здесь!
– Потерпи, дорогая. Друзья мои знают, что я отправился искать тебя. Когда они заметят мое отсутствие, они придут.
– А когда они заметят?..
Мне не хватает мужества продолжать ложь, и я закрываю ее уста печальным поцелуем. Знают ли они даже, где я нахожусь? Если бы и знали, то, вероятно, начнут беспокоиться обо мне слишком поздно. Среди них уже нет Корлевена, доброго друга, который мог бы догадаться. Здесь же никто не знает о моем присутствии, так как сам я счел нужным прятаться от всех. И я думаю о горькой насмешке судьбы: я явился сюда, чтобы убить его и спасти ее, но это моя предположенная жертва будет жить и убьет нас обоих! Снова твой зловещий юмор, творец, сделавший из жизни то, что она есть!
– Говори мне, Жан! Когда ты говоришь, то колокола перестают гудеть в моих ушах. Когда ты сжимаешь меня в объятиях, то мне уже не больно.
Я обнял бедное маленькое тельце нежными руками; я тихо баюкаю безобидное дитя и ищу в памяти, которую иногда прорезывают лучи мучительного света, колыбельные слова:
– Мы не можем умереть, Эдидея. Те, любовь которых достигает таких чудесных вершин, где для них нет ничего больше, кроме их любви, - не умирают: они улетают. Освобожденные души их летят среди миров и продолжают под другими небесами, под другими именами, под другими формами свой прерванный сон.