Тайны реального следствия. Записки следователя прокуратуры по особо важным делам

Топильская Елена Валентиновна

Извлеченный из могилы труп женщины привезли в морг, и эксперты с трепетом приступили к Исследованию. Я стояла у дверей секционной, когда медики все дружно посмотрели в мою сторону.

— Что там? Что с трахеей? Она цела? Или…

— Что? — переспросил один из экспертов. — Не верю глазам: ее вообще нет!

Конечно, ни Пинчук, ни его подружка-патологоанатом не предполагали, что тело будут эксгумировать. Но на всякий случай трахею, якобы неповрежденную, отрезали и выбросили. Повторное исследование убедительно показало, что весь органокомплекс отсечен острым хирургическим инструментом. И, вопреки правилам исследования трупов, не зашит в тело, а уничтожен. Доказывать факт повреждения трахеи пришлось следственным путем: используя

показания врачей и медсестер о том, что при попытках интубации из гортани потерпевшей фонтанировала кровавая пена.

Под конец следствия виновные предприняли еще одну попытку замести следы и подтвердить фиктивный диагноз про «ураганную инфекцию». У новорожденной девочки под каким-то предлогом взяли еще одни анализы и отправили в лабораторию. Анализы должны были подтвердить наличие этой инфекции; видимо, все уже было решено, но в дело вмешались неравнодушные медсестры. Страстно желая, чтобы доктор Пинчук получил наконец по заслугам, и подозревая подвох, они сами устроили провокацию: анализы-то у девочки взяли, но придержали их, а на исследование отправили… стерильную пробирку! Что и требовалось доказать: в стерильной пустой пробирке нашлась каким-то загадочным образом эта живучая инфекция!

В результате я вменила доктору Пинчуку в вину умышленное причинение тяжких телесных повреждений. Случай беспрецедентный, потому что врачей за подобные действия привлекают, как правило, по статье, предусматривающей ответственность за неосторожные действия. Но я исходила из того, что, видя кровь, фонтанирующую из гортани пациентки в результате его попыток интубации, он не прекратил интубировать, а грубо продолжал эти попытки. Его адвокат написал ходатайство о прекращении дела, ссылаясь на то, что Пинчук — заслуженный врач, доктор медицинских наук, профессор, автор множества научных трудов. «Тем более, — ответила я ему, раз уж он врач с огромным опытом, то, увидев кровь из гортани, он не мог не понимать, что повредил трахею, а трахея, между прочим, относится к жизненно важным органам, повреждение которых как раз и образует состав причинения тяжких телесных повреждений». «Но какой же здесь умысел? — восклицал адвокат. — Мой подзащитный не состоял ни в каких отношениях с потерпевшей, даже знаком с ней не был (в смысле — не был представлен ей, не успел) и не мог совершать эти действия по каким-то личным мотивам». Пришлось напомнить, что уголовное право выделяет не только прямой, но и косвенный умысел, когда виновный, не желая наступления тяжелых последствий, не может не понимать, что его действия повлекут именно такие последствия, и просто безразлично относится к их наступлению.

Вообще наша с адвокатом переписка по этому делу носила весьма эмоциональный характер. «Со времен „дела врачей“, — писал он, намекая на сталинские методы следователя Топильской, — не было случая, чтобы действия врача, допустившего ошибку, были квалифицированы как умышленно направленные против жизни и здоровья больного». «Квалификация деяния Пинчука как умышленного причинения тяжкого телесного повреждения, — отвечала я, — объясняется тем, что, видимо, со времен „дела врачей“ в судебной и следственной практике не было случая, чтобы находящийся в состоянии алкогольного опьянения врач в течение длительного времени осуществлял грубые действия, не вызывавшиеся необходимостью, заведомо для него нарушавшие целостность органов пациента, и цинично игнорировал требования других членов операционной бригады о прекращении этих действий».

Слово, данное начальству, я сдержала — дело направила в суд. Пинчука осудили — и тут же освободили от наказания по амнистии. Насколько я знаю, он до сих пор практикует. Девочка, появившаяся на свет при таких трагических обстоятельствах, давно уже пошла в школу.

Но я должна признать, что подобные дела все же не так часто встречаются в судебной практике.

Однако в середине шестидесятых годов в Москве произошел случай, затмивший

дело этого анестезиолога-убийцы.

В то время медики искали способ усовершенствовать лечение туберкулеза почек. Уже был широко освоен метод кавернотомии: в результате туберкулезного процесса в почке гибнут ткани, а на их месте образуется каверна. Раньше пораженные туберкулезом почки удаляли, а при применении метода кавернотомии, для того чтобы сохранить больному почку, полость каверны вскрывается хирургическим путем и очищается.

Главный уролог Министерства здравоохранения РСФСР Нежнов работал над усовершенствованием этой операции: после вскрытия каверны и удаления кавернотозных масс он проводил обработку стенок каверны отсасывающим аппаратом, а потом ушивал наглухо вскрытую полость. Он готовил научную работу и обосновывал вывод о том, что его методика должна значительно сократить срок лечения больных после операции.

Вызывало уважение то, что крупный чиновник Минздрава, доктор медицинских наук, сам вел и оперировал больных, стремясь подтвердить и усовершенствовать свою методику, которая должна была принести облегчение сотням, а может быть, и тысячам страдающих людей.

Но вдруг случилось несчастье: молодой человек, прооперированный Нежновым, — 23-летний Данилов — умер.

В принципе такое случается и у весьма опытных и квалифицированных врачей, не зря же ходит грустная шутка про то, что у каждого врача есть свое маленькое кладбище. Но патологоанатом, производивший судебно-медицинское исследование трупа Данилова, установил, что смерть больного произошла в результате врачебной ошибки. Эксперт написал в заключении, что Нежнов при операции принял двенадцатиперстную кишку за кисту надпочечника и удалил ее, размозжив при этом поджелудочную железу и оборвав общий желчный проток.

Материалы по факту смерти Данилова направили в прокуратуру. Прокурор возбудил уголовное дело и поручил расследование следователю Акимовой, уже имевшей опыт ведения «врачебных» дел. Как потом признавалась Акимова, поначалу она сочла, что единственная ее задача в том, чтобы выяснить, существует ли причинная связь между действиями врача и смертью больного, и если да, то как квалифицировать случившееся — как трагический казус или все-таки как преступную небрежность.

Естественно, вызванный на допрос Нежнов отрицал, что допустил какую-то ошибку в ходе операции, и не считал себя ответственным за смерть больного. Он забросал Акимову уймой профессиональных терминов и даже снисходительно заметил, что ей будет трудно разобраться в деле, поскольку она не медик. Поэтому следователь засела за медицинскую литературу. Она читала учебники, научные статьи, консультировалась со специалистами.

И погрузившись в дело, Акимова поняла, что ситуация сложнее и страшнее, чем казалось поначалу. Во-первых, ее озадачили результаты гистологического исследования почки умершего больного. Гистологи не обнаружили в почке туберкулезного процесса. Не свидетельствует ли это о диагностической ошибке Нежнова? Может быть, он необоснованно предположил наличие у Данилова туберкулеза почек? А может… «Возникшая догадка буквально ошеломила меня», II рассказывала она потом.

Для проверки своей догадки Акимова забрала из больницы и внимательно изучила истории болезни еще нескольких пациентов, оперированных Нежновым. Даже невооруженным глазом можно было заметить многочисленные дописки и исправления, сделанные в этих документах его рукой. Допросив работников больницы, следователь выяснила, что когда Нежнову стало известно о запросе прокуратуры, он забрал все эти истории болезни себе и что-то делал с ними. Криминалистическая экспертиза подтвердила: дописки сделаны не в период ведения больных, а гораздо позже, и сделаны рукой Нежнова.