Тайны русской империи
Шрифт:
ТАИНСТВЕННЫЕ СМЫСЛЫ ИМПЕРСКОГО ПУТИ ТРЕТЬЕГО РИМА
«[Люди] предают свое сердце тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом», хотя это и «тяжелое занятие».
Один эмигрантский русский идеолог как-то сказал, что «писать о подвигах прошлого не имеет смысла без твердой веры в подвиги будущего».
Продолжая далее «медицинскую» аналогию, автора книги можно назвать своеобразным «политическим провизором», изучающим политические «лекарственные препараты», открытые предыдущими поколениями русских мыслителей и на их основе составляющего свои современные «лечебные планы», облекаемые в форму книги.
Таким образом, книга «Тайны Русской империи» написана для общего обсуждения прошлых, настоящих и будущих путей нашей имперской государственности.
Феномен имперского государства, с его православной духовной основой, по нашему мнению, есть перл мирового человеческого общежития. Он весь наполнен таинственным смыслом, смыслом, ускользающим от пытающегося приблизиться к нему, как недостижимый в своей окончательной абсолютности, но жизненно необходимый для постоянного развития идеал христианской государственности.
Государственность как таковая — одно из сложнейших общежительных установлений человеческой жизни, и всегда во все времена этот общий для всех крупных цивилизаций могучий институт, его история, проблемы деятельности и усовершенствования волновали лучшие головы представителей разных наций.
Начало столетия в истории России всегда было временем, определяющим духовные, политические и иные приоритеты русской жизни вперед на весь век. Начало же нового века есть всегда возможность перемен, революций, реформ, всевозможных цивилизационных корректировок. Новый век — новый период в жизни нации, когда она может вновь сверить свое существование либо с духом времени, либо с духом традиции. Новое столетие, как новое утро в жизни человека (имеющего возможность начать «жизнь с начала»), теоретически всегда ставит перед нацией проблему нового выбора пути своей жизни, то есть возможности изменить в ней то, что кажется не соответствующим современному духовному состоянию общества.
На начало XXI столетия русская нация переросла, изжила коммунистический соблазн как разновидность демократического принципа, к которому возврата, вероятно, уже не будет, так как в обществе выработались идейно-политические иммунитеты на эту духовную заразу.
Современная же Россия сегодня больна новыми и одновременно старыми западническими либеральными соблазнами, ставшими своеобразным «осложнением» после продолжительного и тяжелого заболевания большевизмом.
Либеральными тенденциями Россия заражается не впервые, весь XIX и начало XX столетия она духовно глубоко страдала ими. Недоизжитые после Февраля 1917 года либеральные вирусы, тогда заглушённые более сильной болезнью коммунизма, из-за своей недолговечности не смогли выработать в организме нации противоядие. И поэтому не защищенный от либеральных бактерий, не выработавший к ним политический иммунитет организм русского общества заразился вновь ими сразу же после
При поверхностно-политологическом взгляде все эти болезни русского общества выглядят чисто политическими или социальными болезнями. Но, на наш взгляд, это болезни русского духа, зараженного демократическими богоборческими веяниями, выливающимися то в открытые гонения на православную доминанту нашего мира, то скрыто подтачивающими нравственные его устои. Посему главным лекарством в государственной области должны стать только такие «политические препараты», которые соответствуют давно сложившемуся генетическому коду русской цивилизации.
Знаменитый русский подвижник Святитель Феофан Затворник как-то сравнил веру с лекарством, которое дают больному во спасение. Одновременно он указывал на то, что спасительность веры напрямую зависит от чистоты (правильно понимаемых догм) и полноты (всех догматов) рецептуры этого лекарства. Если даже одна составляющая, говорил он, будет отсутствовать или рецептура в целом будет нарушена в этом «лекарстве» веры, если один из постулатов (догм) не будет исповедуем или неправильно исповедуем, то «лекарство» перестает быть спасительным для человека.
Точно такую же аналогию можно провести и по отношению к государственности. Если она отказывается от своего христианского властного служения в обществе, служения Богу, людям и правде, то государство являет такие не свойственные ей лики, как безрелигиозное, коррумпированное, преступное государство, применяющее «шоковую терапию» в отношении своих граждан. Одновременно такое государство либо не применяет свою властную прерогативу для восстановления справедливости, защиты слабого и обиженного, либо использует власть в обществе для разрушения самого общества, как в духовном смысле, так и в смысле физическом…
Нет более субъективных наук, чем науки, изучающие человека, его общественные союзы, их историю и принципы. Нет других наук, где было бы столько неизвестного и подвергаемого сомнению.
У науки должно быть два крыла — вера и разум, только с одинаково органичным развитием обоих крыльев она способна что-либо уяснять в жизни народов. Отбрасывая веру как ненужную составляющую познания жизни, наука становится набором искусственных кабинетных теорий, при попытках применения которых происходит жестокая ломка организма нации, каждый раз не вмещающаяся со своей самобытной жизненностью в псевдонаучные понимания се нужд и интересов.
Не будучи сторонником так называемого объективизма в науке и не веря в его реальную осуществимость в каких бы то ни было серьезных объемах, я считаю его даже скорее вредным, чем полезным явлением для науки. В любом исследовании практически невозможно абстрагироваться от изучаемого предмета настолько, чтобы он не вызывал ни чувств симпатии, ни чувств антипатии. Невозможно также оставаться настолько бесстрастным, чтобы уйти совершенно от оценки того или иного события, исходя из своих собственных убеждений, исходя из своего понимания добра и зла в истории.
Субъективность и даже тенденциозность публициста часто помогают сильнее ощутить смысл времени и сущность объекта его исследования. Попытка абстрагироваться от исследуемого предмета, поиск «объективного» подхода к нему выхолащивает, сушит публицистическую работу, заставляя быть сдержанным в оценках из ложного опасения впасть в крайность. С удалением из такого сочинения личности исследователя, его чувств, убеждений и т.д. остаются лишь цифры, даты, факты, связанные меж собою лишь определенной последовательностью.