Тайны русской империи
Шрифт:
Но как бы ни пошло дальнейшее развитие истории, одно уже ясно — идеи революции XVIII века, повернувшие мир на ложный путь, на котором человечество за две сотни лет видело много крови и деспотизма, угнетения и закрепощения, ненависти и подавления, так никогда и не выведут людей к свободе, равенству и братству.
История России оправдала критику демократического принципа Львом Тихомировым. Пройдя все или почти все стадии эволюции демократических иллюзий, Россия пришла к конечному пункту этого пути — анархии.Как можно иначе назвать постперестроечные времена?.. Анархия — это конечная стадия развития идеи автономности личности, когда уничтожаются всяческие союзы людей друг
Еще несколько лет назад мы сами слышали то, о чем писал Лев Тихомиров. Нас убеждали, что не нужно общества и государства. Пускай каждый человек живет сам по себе, ведя свободную конкуренцию или борьбу, что все равно, с себе подобными. Разве это не анархия чистой воды, отказывающаяся от всяких общественных союзов, прикрытая лишь либеральной фразеологией? Разве не анархичны были призывы начала 90-х годов XX века, требовавшие от государства уйти из экономики, перестать покровительствовать слабым, или, иначе говоря, проповедовавшие отнятие от государства функций контроля и регулирования жизни нации? Ведь это все те же попытки в который раз изобрести какие-то новые, неведомые человечеству основы для общества. У демократии остается ограниченный круг идей, уже сильно скомпрометированных ее практикой, которые она может предложить народам. Они уже давно думают, чем можно заменить демократический принцип. «Если пала корона, удержится ли фригийский колпак?» — вопрошает Лев Тихомиров.
Всегда, когда это было возможно и нужно, Л.А Тихомиров возводил высказанный государственный или социологический принцип к объяснению его с религиозной точки зрения. Это придавало дополнительную весомость и законченность его произведениям. Определяя демократию как принцип богоборческий, Л.А. Тихомиров писал, что «Воля Бога и вечного Его нравственного закона здесь заменяется временною и случайною, притом фиктивною и фальсифицированною со стороны “представителей”, волею народа». В демократиях народ — «божество», которому подчиняются и служат. Это «божество» непредсказуемо и кровожадно, как древние языческие божки. Это «религиозное» неоязыческое поклонение Лев Тихомиров считал вторичным одичанием человечества. При демократии толпа всегда выберет Варавву и разбойников, а Христа отправит на распятие.
«Если нам суждено, — заключал свою критику демократии Л.А. Тихомиров, — мы должны искать иных путей, с сознанием той великой истины, которая так ярко доказывается отрицательным опытом “новой эры”: что правильное устройство социальной жизни возможно лишь при сохранении духовного равновесия человека, а оно — для современного, христианством выработанного человека дается только живою религиозною идеей» {213} .
III.5. ИМПЕРСКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ И ИМПЕРСКИЙ ПАНСЛАВИЗМ
Любовь к Родине и любовь к нации.Образованные люди, еще с 60-х годов XIX века уверовавшие в необходимость оппозиции императору и правительству, неожиданно для себя в лице императора Александра III увидели сильного и жизнеспособного носителя идеала того древнего принципа царской власти, который они так теоретично обрекали на смерть. Интеллигентское теоретизирование столкнулось с жизненным фактом, с реальностью современного воплощения вечного принципа верховной власти. Миротворчество государя в широком смысле, наряду с его силой и волей, смирили многих гордых и буйных в образованной среде, позволяя увидеть идеал православной империи и уверовать в него. Государь смог возродить образ первых православных императоров Рима и Византии, подобно русским святым XIX века привносившим в мир образы времен первых подвижников христианства. Он явил своей личностью тот всегда возможный идеал православного царя, для которого
Власть, которая ставит высшим идеалом своего служения правду, не может не находить в среде идеально настроенных людей своих горячих приверженцев, покоряя их своим нравственным величием. То поколение консервативных мыслителей конца XIX — начала XX века, о котором мы пишем, поколение «русских империалистов», умевших по-имперски широко размышлять о существе государственности, всецело было порождено обаянием эпохи императора Александра III. Это тот громадный результат, духовный плод царствования, который (как и многое другое) долго не замечался русским обществом.
Контрреволюционеры до революции, начавшие борьбу с ее проявлениями в русском обществе, они первыми почувствовали дыхание ада анархии. Не по их вине дело, которое они защищали всеми своими силами, было проиграно. Их девизом была жертвенность, многие отдали свои жизни, не пожелав отказаться от обретенного идеала. Все, что боролось в царствование императора Николая II с революцией явной и скрытой, все было рождено в эпоху государя-миротворца. Эта порода людей у нас почти совсем неизвестна и еще менее оценена, так как по большинству из них прошелся социальный каток революции, кого смявший на месте, ими обороняемом, кого отшвырнувший после борьбы в эмиграцию и оставивший лишь книги, ими написанные. Действительно национальный образованный слой, в отличие от интеллигенции, определял политические ориентиры для нации, считая это своим общественным долгом. Они были настоящей солью земли, с потерей которой нам во многом до сих пор нечем осолиться, чтобы одолеть Смуту…
«Я должен сознаться совершенно откровенно, — писал на исходе своего жизненного пути Иван Солоневич, — я принадлежу к числу тех странных и отсталых людей, русских людей, отношение которых к русской монархии точнее всего выражается ненаучным термином: любовь. Таких же, как я, чудаков на Русской земле было еще миллионов под полтораста» {214} .
Чтобы понять их отношение к монархии, охарактеризованное Иваном Солоневичем как любовь, никак не уйти от обращения к тому национальному подъему, который ощутила лучшая часть образованного общества в последнее имперское десятилетие, и особенно во время Первой мировой (или, как она тогда называлась, Второй Отечественной) войны. Немало людей, в том числе и пишущих, начали тогда определять свое отношение к Родине, к монархии, к нации столь иррациональным словом, как любовь.
Именно такое наполнение этих высоких понятий, осмысливаемых прежде всего в ключе любви к своему, родному, было очень характерно для полемики, шедшей тогда в прессе между правыми и либералами. В газете «Новое время», где во время войны начал сотрудничать Иван Солоневич, эта тема звучала отчетливее прочих у Михаила Меньшикова (1859—1918), Василия Розанова (1856—1919) и Льва Тихомирова(1852—1923). Всех троих И.Л. Солоневич высоко ценил, судя по оценкам этих авторов в его текстах, и, по-видимому, считал своими учителями, восприняв у них традиции русской политической публицистики.
Время между революциями 1905 и 1917 годов было дано как бы в долг исторической России — для попытки осмыслить революцию, государственность, значение национального единства, роль интеллигенции, значимость церкви и прочие политико-философские и религиозно-философские вопросы.
Сколько было написано в эти годы! Мыслители как бы торопились, точно предчувствуя, что свободно высказаться, спокойно поразмыслить вскоре им дано не будет. И хотя историческая Россия данную ей передышку между революционными штурмами не смогла полностью использовать для выхода из идейного кризиса, этот период все же для русского самосознания в целом не прошел зря.