Тайны угрюмых сопок
Шрифт:
С деревянными лотками и малыми бутарами бродят люди по ключам разным, пробы берут, промывают пески в надежде обнаружить жёлтый металл. А он не везде хоронится, не всюду открывается искателям.
Многие сами по себе копаются, вопреки указам Государевым, часть как доверенные лица от купцов или от зажиточных граждан, кому право дано разведывать и добывать драгоценный металл. Каждый по-своему и с личным сокровенным умыслом и разными последствиями.
Ныне Севастьян решил забрести в тайгу дальше обычного, весьма отдалённо, разведать иные урочища. Несколько дней потратил он на переходы к руслу речки Хомолхо. Пешком в столь дальний путь не пошёл, отправился на олене. Где долины и гольцы мерил ногами, где ехал верхом. Добрался до устья речки Хомолхо, впадающей в Жую, и двинул отматывать следующие вёрсты по хомолхинскому малохоженому простору. Ну, как малохоженому, нет, не совсем так. Проживали где-то выше среднего течения обособленно кочевые тунгусы Жуюганского рода. Вели промысел пушнины, сбывали её на ярмарке или заезжим купцам продавали, дикого зверя забивали редко, своего мяса хватало – содержали оленьи табуны, к тому же рыба в достатке в речках водится. Знал Севастьян о поселении тунгусов, но в их владения не помышлял вступать, просторы большие и познать было что, окромя этого. Объявиться у них хотел лишь так, скоротечно, расспросить что-либо, они народ вездесущий, по ключам и долинам промышляют, всё видят, примечают. Может, кто металл жёлтый находил, присмотреться, побалакать, глядишь, откроются, расскажут.
Да и уверенность подгоняла – знаком ему был из тех мест тунгус Хоньикан – молодой, сильный и с доброй открытой душой человек. Свела их судьба в одном из урочищ. Оный тунгус с сородичем решили искать другие места, богатые подножным кормом, зверем и пушниной, так сказать, на перспективу. Хотя этого добра хватало и в долине Хомолхо, но время требовало подыскивать и иные угодья – род ширился, росла потребность в просторах для житейской деятельности.
Продвигался Севастьян, и думы разные роились в голове: «Вот ведь люди как за камнем золотым кинулись, так и норовят друг дружку опередить, а иной раз и злоба наружу выходит, до драки порой доходило, при пушнине такого не бывало, а тут как с цепей сорвались. Да, деньги большие за находки платят, а кто намывает, так те жируют, и ещё боле желание одолевает, но сколь хожу, ни разу такое счастье не улыбнулось. А нашёл бы, так то же, знать, не выбросил бы, обменял на что-либо аль червонцами взял. Найду, так перекинусь с пушного промысла, да вникну в поиски столь драгоценных кладов… Оно ведь как, золотой промысел дело сезонное – с весны до осени, а у пушнины – зима, так что одно другому не помеха, а достаток двойной, как не тройной…»
«Только бы был на месте Хоньикан, удивится, коль объявлюсь в его стойбище, всё проще со знакомым тунгусом речи говорить», – проплыла мысль у Севастьяна.
Севастьян обязан Хоньикану. Тот оказался со своим сородичем в одном из урочищ на речке Жуе в то время, когда Севастьяну грозила неминуемая гибель, могущая обернуться ужасной смертью. Карабкался по скале, ружьё держал в руке, за спиной мешок с котелком, кружкой и снедью, оступился. Дабы не сорваться, руки пришлось непроизвольно освободить, и выпустил оружие, а оно тут же скатилось к подножию уступа. Удержался, стал твёрдо на ноги и вниз глянул – где ж ружьё зацепилось и каким образом вернуться до него? Но смотрит, стоит бурое лохматое чудище – зрелый по возрасту медведь. Смотрит зверь снизу вверх, вроде как соображает, как лучше достать двуногое существо, и оскалился. В сознании медведя, видать, всплыло: подобную особь он встречал в прошлом году, из его железной палки пыхнул дым и раздался страшный звук, от которого охватил его страх и пронзила острая боль в правой лопатке. Раненый медведь скрылся в зарослях, а злобу затаил: представится случай – порву!
И встречи он такой дождался. Вот он, заклятый обидчик, беспомощный и зажат среди груды каменьев, словно в ловушке, бежать некуда, да и пожелал бы скрыться, так настигнуть пара пустяков. Хоть и не Севастьян был тогда виной нападения, но медведь видел в нём силуэт и запах существа, доставившего ему столь многих неприятностей – ранение кровоточило, а пуля не давала покоя долгое время.
Медведь принялся карабкаться вверх, это делал он с лёгкостью. Севастьян же в растерянности разглядывал приближавшуюся угрозу. Отход преграждала скальная стена, если попробовать преодолеть её, неизбежно ждала неудача – сорваться и сразу оказаться пред лапами оскалившегося зверя или разбиться. Севастьян решил задержать медведя, поднял камень и бросил в него, попал в лапу. От боли медведь взревел и с удвоенной силой ринулся к цели. Севастьян поднял другой камень, чтобы вступить в рукопашную схватку. Но что этот камень для черепа столь сильного зверя. Разве что ещё более озлобишь. Севастьян с горечью осознавал, кто здесь выйдет победителем. В руках даже не было ножа, он из-за беспечности хозяина не был в ножнах на поясном ремне, а лежал на дне вещевого мешка. А времени снять с плеч мешок, развязать узел и достать холодное оружие не оставалось. Медведь же со сноровкой обезьяны уже был пред ним. Глаза горят, не моргают, пасть открыта, и несётся из неё громовой грозный рык. Севастьян хоть и готов был вступить в бой, но к страшной смерти уже был готов и в мыслях расставался с жизнью.
Но что это? Неожиданно прогремел выстрел, медведь замер, издал предсмертный гортанный хрип и кувырком скатился к подножию скалы.
Повезло Севастьяну – по стечению обстоятельств Хоньикан и его соплеменник продвигались мимо скалы, и до них донеслись возня и шум. Насторожились, свернули с пути и увидели картину, в которой человек пред медведем выглядел затравленным и беспомощным. Такое случается в таёжной жизни, но крайне редко, чтоб вот так внезапно в глуши и при обрушившейся безысходности человек мог обрести нежданную и своевременную выручку. Сколь людей загублено разъяренными и голодными зверьми, случайно оказавшимися на их пути, сколь затонуло людей в болотах, затянувших их в своё гнилое вонючее чрево, не дождавшись помощи. Об этом знают лишь сопки, но они никогда и никому не расскажут о жутких смертях, происходивших в долинах бескрайней тайги. Это тайна, скрываемая землями и речками, занесёнными снежным покровом зимой, а летом демонстрирующими неописуемые краски и виды растительности, покрывающей гольцы, долины и мари.
Севастьян благодарил своих спасителей, называл их своими братьями, клялся молиться за них Богу в послании им удачи и здоровья. Хоньикан же улыбался и хлопал Севастьяна по плечу, приговаривая: «Плохо один человек на тропе, плохо без ружья, тайга непредсказуемый, глаз остро держать надо…»
С того дня Севастьян строго наказал себе: оружие крепко в руках держать следует, нож всегда на поясе должен быть! Оно ведь как, почти каждый раз, как в тайгу уходил, будь то зимой по лыжне или летом по тропе, одному приходилось путь держать, а один оно и есть один, сам себе хозяин и сам себе защитник. А урок столь поучительный постоянно ему в затылок дышал, следом по пятам наступал, а посему теперь осторожничал и в бдительности пребывал постоянной. Это стало для него нормой, выстраданным правилом.
Глава 3
Отмахал Севастьян трудных более трёх сотен вёрст без каких-либо приключений. По дороге раз ловил рыбу, однажды попалась кабарга, в последние сутки пути ранним утром на еду подстрелил глухаря. Жарил его на огне, а поевши и восстановив в себе силы, двинул далее. Наконец к обеденному солнцу этого дня он был уже у стойбища.
Но что это? До ушей доносились ружейные выстрелы, звуки бубнов и смех людей.
«Что ж это может быть?» – насторожился Севастьян.
Но как только вошёл в пристанище эвенков, всё стало понятно – в стойбище справляли свадьбу.
Все тунгусы были одеты в яркие наряды. Поодаль стоял на привязи олень, он был украшен красивой попоной, уздечка же в цветных лентах и узорах из бисера. На таком олене обычно привозили невесту из другого рода. Хоровод ходил вокруг костра, двое тунгусов били в бубен, трое с разными интервалами по времени палили из ружей в воздух. Смех и веселье сотрясали округу.
Севастьяна заметили, залаяли собаки, но празднество не смолкло, а лишь тунгусы-мужчины чуть напряглись при виде незваного гостя и отогнали псов. Двое из них подошли к Севастьяну, узнать: кто, откуда, как оказался здесь? Обратил внимание на гостя и ещё один тунгус – Хоньикан. Он был весёлым, выглядел среди мужчин нарядней всех. Он бросился к Севастьяну и сразу попал к нему в объятия.
– Хоньикан, уж не ты ли жених?! – воскликнул Севастьян.
– Я, я, Хоньикан, с восхода солнца свадьба играет, хорошо играет, невеста хороший, родня хороший, проходи, уважаемый человек будешь! – и, не давая что-либо сказать знакомцу, продолжал: – Откуда знаешь, что Хоньикан женится? Как узнал, как пришёл? Хорошо пришёл, удача, значит, тебе и мне будет. Ты посмотри моя жену Мэнрэк, молодая, красивый, чум свой поставил, калым десять оленей отдал, больше не просили, своя табун есть, от приданое отказался, не надо, девушка сама хороший, шибко хороший.
Севастьяна пригласили в хоровод, и он вынужденно закружился в общем веселье. Хоньикана же отозвали к себе старшие, видимо, это были его родители и невесты, они поочерёдно что-то ему говорили, и догадаться было не трудно – благословляли, наставляли, желали добра, продолжения рода и крепкого семейства, приумножения богатства.
Хоровод перешёл в пляски, чего не умел делать Севастьян, он отошёл в сторону и с интересом наблюдал за праздным действом. Когда же мужчины решили устроить состязания в верховой езде на оленях, Севастьяна пригласили принять участие, и он не отказался.