Тайны ушедшего века. Власть. Распри. Подоплека
Шрифт:
Американская неуступчивость в Париже привела Хрущева в состояние крайнего раздражения. В Нью-Йорке, куда он прибыл на «Балтике», раздражение советского лидера выросло многократно. Сессия ООН, на которой он выступил с более чем двухчасовой речью, отвергла практически все его предложения, надиктованные во время морского путешествия. Ораторы не соглашались с критической оценкой, которую дал советский лидер Генеральному секретарю ООН Хаммаршельду («Генеральный секретарь господин Хаммаршельд заправляет колонизаторской политикой ООН»), возражали против создания «тройки», которая бы выполняла роль Генерального секретаря, странным назвали предложение Хрущева о переносе штаб-квартиры ООН в Москву. Даже африканские страны, не говоря уже о ведущих европейских, не поддержали советскую позицию по Конго. Все это, вместе
Инцидент
Чье выступление вывело из себя Хрущева настолько, что он вынужден был обратиться к столь неожиданной форме протеста?
Увы, ответа на этот вопрос нет, несмотря на горы литературы. «Ботиночная дипломатия» советского лидера стала притчей во языцех. Редкий мемуарист не упомянет о конфузе, навсегда вошедшем в анналы международного сообщества. В годы правления Брежнева каждый дипломат, каждый журналист-международник считал своим долгом лягнуть невежду Никитку, посмеяться над его неуклюжестью, неумением вести себя в интеллигентном обществе.
К истине не приблизились и в посткоммунистическое время. «При вас Никита Сергеевич Хрущев стучал ботинком по трибуне в ООН?» — заученно спрашивает корреспондент одной из газет. Заметьте: «по трибуне». Трибуна — это нечто вроде кафедры, с которой держат речь. Как можно стучать ботинком по трибуне, если сам выступаешь? Или Хрущев поднялся со своего места в зале, прошествовал к трибуне и начал колотить башмаком под носом у антисоветски настроенного оратора?
Но оставим «трибунную» лексику в покое. Человек спрашивает так, как у него отложилось, как он слышал и читал. Вопрос был задан видному советскому разведчику, возглавлявшему на рубеже 50-х и 60-х годов нашу резидентуру в США. Ответ: «Был свидетелем и этого исторического события. В США он прибыл по приглашению президента Эйзенхауэра. Американцам Хрущев понравился — простой в общении, «свой парень». На одном из заседаний ООН Хрущев, выступая с речью, не очень тактично «лягнул» несколько латиноамериканских делегаций. В ответ их представители потребовали убрать из протокола часть выступления. И тут же один из них слово в слово повторил то, что сказал Никита Сергеевич. Дошло до смешного — из протокола надо было изымать не только слова Хрущева, но и цитату латиноамериканца. Никита Сергеевич осерчал, когда тот в ответ начал нести антисоветчину. И нагнувшись под стол (я сидел в полутора метрах от него), вытащил… свой ботинок. Громыко, сидевший слева от Хрущева, резко отшатнулся… Что интересно, если дипломаты ООН были возмущены поступком советского лидера, то американская печать подала его если не с восторгом, то с пониманием — человек непосредственно выражает свои эмоции».
Заметим: резидент, сидевший в полутора метрах от Хрущева, не говорит, что тот снял ботинок. Разведчик употребляет другое слово — «вытащил». И в этом плане данное свидетельство можно считать подкреплением, существенным аргументом в пользу другой точки зрения, сводящейся к тому, что, вопреки расхожему мнению, Хрущев ботинка не снимал. К этому важному нюансу мы еще вернемся, а сейчас отметим: и советский резидент в США не называет страну или страны, выступления представителей которых вызвали негодование Хрущева. Речь идет о неких абстрактных латиноамериканских странах.
Федор Бурлацкий в ту поездку Никиту Сергеевича не сопровождал, но в своей книге «Русские государи», изданной в 1996 году, со ссылкой на западных представителей пишет, что ботинок был снят и применен не по прямому назначению во время выступления премьер-министра Великобритании Макмиллана. Однако тут же делает оговорку, что, по версии самого Хрущева, данный эпизод имел место во время выступления представителя Испании.
Действительно, в изданных у нас наконец полных воспоминаниях Хрущев излагает свой поступок и его мотивы совсем иначе. Британского премьера он не упоминает вообще. По словам Хрущева, его страшно возмущали представители испанской делегации, сидевшие непосредственно впереди него. Он даже запомнил одного из них — немолодого человека с приличной лысиной, седого, худого, со сморщенным лицом, вытянутым носом. Этот человек
Хрущев вспомнил, как накануне отъезда в Штаты он встретился в Москве с председателем Компартии Испании Долорес Ибаррури. Она обратилась к нему с просьбой: «Хорошо было бы, если бы вы выбрали момент — в реплике или в речи — и заклеймили франкистский режим в Испании».
Поглядывая на испанского деятеля, Хрущев раздумывал, как бы сделать это, да так, чтобы не выглядело слишком грубо. И он действительно в выступлении резко критиковал Франко, назвал его режим реакционным, кровожадным, то есть в том духе, как это было принято в советской печати. И вот, по словам Хрущева, во время выступления с репликой представителя Испании вся советская делегация стала шуметь, кричать, а сам он снял ботинок и стал как можно громче стучать по пюпитру.
Итак, некий безымянный испанец или глава британского правительства Макмиллан? Латиноамериканец? Или как в том анекдоте о незадачливом советском дипломате, который принял английского посла за болгарского и имел с ним беседу? С Хрущевым и не такое могло произойти.
В 1989 году, в самый расцвет горбачевской гласности, свою версию скандального эпизода обнародовал зять Хрущева — Аджубей, сопровождавший своего могущественного тестя на сессию ООН.
— Все началось, собственно, за день до памятного события, — воспроизводил детали Аджубей. — Предстояло обсуждение так называемого «венгерского вопроса». Во время завтрака в советской миссии Хрущеву сообщили о повестке дня, сказали, что предупредят, когда в знак протеста надо будет покинуть зал. Хрущев как бы не понял, о чем ему говорят. А после разъяснений удивился: «Покинуть зал, когда наших друзей поносит черт-те кто, да еще отказаться от права на обструкцию?..».
Далее рассказ Аджубея выглядит так. Председательствующий объявил о рассмотрении «венгерского вопроса». Советская делегация не покинула зал. Разнесся шепот удивления: «Советские не ушли». И тут началось. Хрущев непрерывно (но в соответствии с процедурными правилами и регламентом) вносил запросы, требовал разъяснений, уточнений, требовал, чтобы ораторы предъявили мандаты членов делегаций и прочее (нет, не мог он все-таки принять англичанина за испанца, Макмиллана-то он лично знал. — Н. З.). Было уже не до «венгерского вопроса», становилось ясно, что на этот раз обсуждение проваливали иным, более «громким» способом. Все члены советской делегации в соответствии с темпераментом колотили по откидным столикам перед креслами, их поддержали многие другие делегации. Как на грех, с руки Хрущева соскочили часы. Он начал искать их под столом, живот мешал ему, он чертыхался, и тут рука его наткнулась на ботинок…
Заметим снова: Аджубей свидетельствует, что рука Хрущева в поисках часов наткнулась на ботинок. Наткнулась, а не сняла. Чувствуете разницу? Еще один аргумент в пользу невероятной версии. Наберитесь терпения, будет и третий, пожалуй, самый убийственный.
Заговорил еще один очевидец. 88-летний генерал-полковник КГБ в отставке Николай Степанович Захаров в ту пору возглавлял Девятое управление КГБ СССР, осуществлявшее охрану высших партийных и государственных лиц в стране. Вот что рассказал он автору этой книги в своей квартире в знаменитом доме на набережной:
— Никто еще не рассказал правду, как это происходило. Я очевидец, так как сидел за спиной Хрущева.
Обсуждался вопрос о ликвидации колониализма, внесенный делегацией Советского Союза. На трибуне выступал, кажется, делегат от Филиппин. Филиппинец сделал несколько враждебных выпадов в адрес нашей страны, поливая грязью Советский Союз, его руководителей и его народ.
Хрущев, переговорив с сидевшим рядом Громыко, поднял вверх руку, прося у председательствующего ирландца Болэнда слово в порядке ведения, согласно установленной процедуре. Болэнд сделал вид, что не замечает поднятой руки Хрущева. Тогда глава нашей делегации привстал и вновь поднял руку, прося слова. Болэнд проигнорировал и этот жест Хрущева, а филиппинец тем временем продолжал лить помои на нашу страну. Тогда Хрущев снял с ноги коричневый башмак и, как метроном, ритмично и медленно стал стучать по столу. Только после этого Болэнд предоставил слово главе советской делегации.