Тайны Вечного города. Термы Нерона
Шрифт:
Фабий покрылся испаренной. О десятках неудавшихся заговорах, настоящих и выдуманных, по городу ходило множество слухов. Но он испугался не за Нерона, у того все же есть гвардия, она как-нибудь защитит. Испугался Фабий за себя, свою семью и друзей. Люди, решившиеся на такой поступок, не остановятся ни перед чем, чтобы сохранить свои планы втайне. Даже перед убийством троих детей и их близких.
– Что-то ты, друг мой Натал, невесел… – Сцевин придвинулся к толстяку. – Переживаешь?
– Есть такое…
Он хмуро бросил взгляд на стоявшего рядом слугу. Невольник быстро отошел в сторону.
–
Вскочив, он принялся расхаживать, размахивая руками.
– Нами правит актер, бездарность, вообразившая себя соловьем! Скажи мне, какой участи мы заслуживаем, раз такое терпим?
Фабий вздрогнул, видя, как Сцевин с красным от выпитого вина лицом стремительно приближается к нему. Глаза говорившего были расширены, в них полыхали безумные, сильно подогретые алкогольными парами огни. За несколько шагов до первой пальмы он резко остановился, покачнулся и повернулся к перепуганному Фабию спиной.
– Наши рабские души заслужили такого правителя. Сдается мы сильно чем-то прогневали богов. – Он уставился на молчавшего Антония Натала. – Ну, хватит. – Взмахом руки Сцевин рассек воздух, потрясая кулаком. – Пришел конец тирании. Лучшие люди, наконец, решились. И мы, мой друг, среди них! Разве не честь избавить Рим от матереубийцы, певца и тирана? Может, наша жизнь только для этого нам и дана? А коли не сложится… – Он на мгновение замолчал, судорожно вдохнул воздух. Схватил у стоявшего рядом слуги кубок и жадно осушил. – Не сложится… Не беда. Значит, не увидим дальнейшего позора, заполонившего мой любимый город и потешающегося над его вечными устоями.
Пошатнувшись, Сцевин с трудом добрел до ложа и тяжело опустился на него.
– Я согласен с тобой, – промямлил Антоний Натал.
– Так, давай же выпьем! – просиял Сцевин и поднял протянутый ему кубок. – За Цереру. С ее приходом расцветает природа. Не находишь символичным, что в первый день Цереалий Рим вновь обретет свободу?
“Это же уже завтра!” – От услышанного у Фабия перехватило дыхание. – “Они хотят убить императора на цирковых играх. Нерон в последнее время редко покидает дворец, делает исключение только для представлений в цирке. Там соберется множество зрителей и у них появится возможность легко подойти к нему”.
Толстяк, соглашаясь, вновь промямлил нечто неразборчивое.
– Господин? – в столовую с поклоном вошел толстый человек с редкими, жидкими волосами на голове и огромным бесформенным носом.
– Милих, – обратился к нему Сцевин. – Мой любимый, преданный Милих. У меня к тебе поручение. Очень важное…
– Слушаю, – слуга склонился в еще более низком поклоне.
– Собери моих самых любимых рабов и приведи сюда.
Милих попятился и, развернувшись, быстрым шагом покинул помещение.
– Близится час, близиться, – хозяин дома потер руки в нетерпении. – Чувствуешь, Антоний, как боги наблюдают за нами? Им интересно, чем все закончится.
Толстяк непонимающе воззрился на Сцевина.
– Следовало раньше решиться, – продолжал тот. – А мы все собирались, совещались... Своими трусливыми действиями едва все не погубили. Повезло, что он вначале захотел нас попугать, а не пошел сразу к Нерону.
– Благо префект вовремя сумел все исправить, – кивнул Антонин Натал.
“Префект?” – Фабий превратился в одно большое ухо. – “Какой из них? Города? Гвардейцев? Стражников? Или Египта? А может, одного из легионов? Кто из них сейчас в Риме?”
Он надеялся, что толстяк продолжит и выдаст имя сообщника, но тот замолчал.
“Значит, их больше, чем двое… Сколько?”
Вернулся Милих, приведя с собой около десятка слуг. Увидев их, Сцевин сделал попытку подняться, пошатнулся и повалился обратно на ложе. Рассмеялся, улыбнулся во весь рот и весело произнес:
– Счастливый день для меня станет счастливым и для вас. Я всем вам даю свободу. Мой друг Антоний Натал свидетель. Милих оформит все необходимые документы.
Бывшие рабы, а теперь вольноотпущенники радостно зашумели и принялись благодарить своего недавнего господина.
– Все! Все! – отмахнулся тот от них. – Идите. Милих, принеси завещание.
– Вы уверены? – слуга вновь поклонился. – Может, завтра? Уже поздно.
– Я сказал сейчас! – рявкнул Сцевин. – И быстрей.
Слуга коротко кивнул и выскочил из столовой. Повисло молчание. Заговорщики принялись есть в тревожной, напряженной тишине. Лицо хозяина дома сделалось отрешенным, отражая тяжелые раздумья, терзавшие его душу. Антоний Натал вяло жевал, вытирая вспотевший лоб. Фабий слегка пошевелился, пытаясь размять затекшие ноги. В столовой стояла нестерпимая духота, ему сильно хотелось кушать, о чем настойчиво сообщал урчащий желудок, а еще сильнее пить.
– И где же моя жена? – весело улыбнулся Сцевин, взглянув на стоявшего рядом слугу. – Сбегай, приведи ее. Становиться скучно. Ты не находишь? – Обратился он к толстяку.
Тот промокнул влажной тряпочкой блестевшие от жира губы.
– Действительно, задерживается…
Невольник выбежал из помещения, едва не столкнувшись в дверях с Милихом.
– Принес? – Сцевин схватил документ и пробежал по нему взглядом.
Оставшись удовлетворен, взял протянутый ему маленький ковчежец, ларец, украшенный драгоценностями, и положил в него завещание. Затем, капнув на крышку расплавленный воск, скрепил печатью.
– Дальше знаешь, что делать, – он вернул ящик Милиху.
Слуга принял его с явным недовольством и быстро покинул столовую. Как только слуга исчез, в комнату медленной, плывущей походкой вошли две женщины. Просторные туники у каждой были стянуты на поясе широким поясом, руки украшали золотые браслеты, а высокие замысловатые прически тяжелые на вид диадемы.
Завязался легкий, непринужденный разговор. Болтал в основном Сцевин, Антоний Натал старался отмалчиваться. Фабий слушал вполуха, не особо рассчитывая, что беседа пойдет о заговоре. Так и вышло. Спустя час дамы поднялись с диванов и так же грациозно покинули столовую. Уставший Фабий надеялся, что мужчины последуют за ними, но те явно не торопились. Приказав придвинуть ложе, на котором он лежал поближе к гостю, хозяин дома принялся с ним о чем-то тихонько беседовать. Подслушать не удалось, говорили вполголоса, очевидно, опасаясь рабов.