Тайны великих книг

Белоусов Роман Сергеевич

Затем началось подражание в литературе. Один за другим появлялись романы, получившие название «вертеровских». Литературе такого рода отдали дань Нодье, Шатобриан, Сенанкур, Констан, Фосколо и другие.

Вспоминая тогдашнее свое состояние в период сочинительства, Гете называет его лунатическим прозрением и признается, что перенесенное им в свою книгу из пережитого и выстраданного не поддавалось тем не менее расшифровке, ибо, никому не известный юноша, он пережил все это если не втайне, то уж по крайней мере без огласки.

Однако так ли это? Удалось ли избежать огласки? Вспомним слова, приведенные в эпиграфе, о том, что «событие личной жизни Гете… получило такую же широкую известность, как и самый роман».

Во всяком случае многие читатели, познакомившись с романом и уверовав в то, что рассказанное в нем, как и сообщал автор в посвящении, произошло на самом деле, горели желанием узнать: как же все обстояло в действительности? Такое любопытство сердило Гете, и он по большей части давал весьма неучтивые ответы. Однако все же понимал, что нельзя было ставить в вину читателям это требование. Если говорить об Иерузалеме, то судьба его возбудила всеобщее участие, и каждый поневоле задавался вопросом: как же это могло случиться?

Потому, когда появился «Вертер», говорит Гете, читатели усмотрели в нем рассказ о жизни этого юноши. «Город, главное действующее лицо — все совпадало, и, принимая во внимание натуральность изображения, публика наконец-то почувствовала себя осведомленной и успокоенной».

Что касается личной драмы, пережитой автором «Вертера», то в нее были посвящены по крайней мере двое. И эти двое имели полное право быть недовольными господином Гете.

Путаница с цветом глаз

Однажды в полдень 25 сентября 1774 года госпоже Кестнер, проживавшей теперь с мужем, в Ганновере, был доставлен пакет из Франкфурта. Шарлотта развернула посылку. В ней оказалась книга. «Страдания юного Вертера» — прочла она на обложке. Видимо, это тот самый роман, обрадовалась она, над которым Гете, как он писал им, работал последнее время, создавая его назло Богу и людям.

Молодая госпожа Кестнер сгорала от желания поскорее узнать его содержание. Вечером муж приступил к чтению вслух.

Прочитав несколько страниц, господин советник остановился. Взгляд его выразил сначала смущение, потом тревогу, наконец, негодование. Ему показалось, что Гете сошел с ума.

— Что ты скажешь по этому поводу, Лотта?

— Да, это ужасно, — едва вымолвила она.

Испуганные и подавленные сидели супруги один подле другого, а на коленях советника лежала маленькая книжка в сто с лишним страниц, повергшая их в недоумение. Нет, они не обманулись, несмотря на то что автор отнес описываемые события к 1771 году, то есть на год раньше того, как все они трое встретились в Вецларе. Это уловка для детей; разве не ясно, что героиня — это Шарлотта (ее имя сочинитель даже не удосужился изменить!), советник Кестнер превращен в Альберта, а Вертер — это, естественно, сам Гете.

Все, все, вплоть до интимных подробностей отношений вецларских обрученных выставлялось в романе на всеобщее обозрение. Они могли бы воскликнуть, как и Р. Л. Стивенсон, что автор «настежь распахнул перед читателем двери в частную жизнь своих друзей и не пощадил их чувств, окончательно и непереносимо оскорбив их своим «Вертером». Даже самые незначительные детали были, как казалось супругам Кестнер, заимствованы у подлинной реальности. Так вот что имел в виду Гете, когда незадолго до этого, в июне, писал им: «вскоре я пришлю вам друга, который сильно на меня похож; надеюсь, что вы хорошо его примете; его зовут «Вертер». Выходит, он подразумевал эту отвратительную книжонку! Нет, положительно опасно иметь сочинителя своим другом…

Что касается Гете, то он и в самом деле беспокоился, как Кестнеры примут его роман, и не хотел их задеть, а тем паче нанести обиду. Он надеялся на понимание с их стороны. Какое там! Они продолжали гневаться, особенно господин советник. Подумать только, ведь именно он собственноручно сообщил

подробности смерти секретаря из Брауншвейга. И это его свидетельство почти в неизменном виде вошло в книгу. А что стоит фраза о том, что в глазах Лотты накануне свадьбы с ним, Кестнером, Гете читал непритворное участие к себе и к своей судьбе. Это уж слишком!

— Но там речь идет о черных глазах, Ганг, — робко заметила Шарлотта мужу. — У меня же, как ты видишь, голубые.

— Разве дело в глазах! — вскричал Кестнер и с отчаянием отшвырнул книгу.

Однако Шарлотта не без досады отметила это несоответствие глаз ее и героини Гете. Безошибочный женский инстинкт не обманул ее, но она быстро справилась с возникшим было чувством ревности. А между тем госпожа советница оказалась недалека от истины. Свою Лотту автор создал из примет и свойств многих прелестниц (отсюда и черные глаза), хотя главные черты и были им позаимствованы у любимейшей. И еще надо учесть свойство Гете, на которое указал в свое время Ш. Сент-Бёв: умение вовремя отстраниться от своих персонажей даже в тех случаях, когда прототипом их бывал он сам. К слову сказать, Гете вообще в своем творчестве часто отталкивался от прототипа. Так, скажем, его друг Мерк, имевший огромное влияние на жизнь поэта, человек язвительный, но умный и талантливый от природы, в известной, конечно, мере послужил прообразом Мефистофеля. Во всяком случае именно от него, Мерка, гетевский дьявол унаследовал поднимающиеся к вискам брови; так же как он наделил башмачника Агасфера некоторыми чертами характера, присущими его философствующему дрезденскому сапожнику; милую Гретхен — свою первую любовь, о которой в сущности мало что известно, увековечил под тем же именем в «Фаусте», да и у самого Фауста был реальный исторический прототип; а в пасторе Фрезениусе, который крестил будущего поэта и был духовником их семьи, видят общее с пастором из «Вильгельма Мейсте ра». Перечень прототипов без труда можно было бы продолжить.

Господину Кестнеру не было никакого дела до умения Гете создавать образы путем слияния многоразличных прототипов; он видел в Лотте лишь свою жену, а в Альберте — личный портрет, отнюдь не лестный, рисующий его слишком флегматичным, а проще говоря, жалкой посредственностью.

У такой книги, казалось ему, нет шансов на успех. А раз так, то стоит ли из-за какого-то нескромного романа ссориться с автором, рассуждал советник. И, взяв перо, Кестнер написал примирительное письмо.

Вскоре пришел ответ, где Гете просил у обиженных им друзей прощения. И они простили его, причем Шарлотта сделала это с радостью, ибо втайне чувствовала себя польщенной — стать вдохновительницей автора такого романа! И она оказалась права, ибо отныне ее имя навсегда будет связано с вертеровской Лоттой. «Судьба избрала ее из миллионов и даровала ей вечную юность в поэме», — скажет Т. Манн. Благодаря ему же мы в подробностях можем узнать о событии, которое произошло сорок с лишним лет спустя. Именно через столько лет свиделись Шарлотта Кестнер, к тому времени уже вдова надворного советника, и великий Гете, олимпиец, король поэтов.

Почтеннейшая. Шарлотта Кестнер, урожденная Буфф, из Вецлара, мать девяти детей, предстала перед другом своей юности в том самом платье, в каком он впервые увидел ее, в «платье Лотты». По ее прихоти наряд оказался с дефектом — на нем отсутствовал один бант, который она когда-то подарила ему, Гете.

Гениально домыслив многие другие подробности этой необычной встречи, Т. Манн на страницах своего романа «Лотта в Веймаре» с непревзойденным мастерством продемонстрировал, насколько условна граница между подлинным происшествием и тем, что происходит в романе. И писатель вновь убеждает нас, что подлинная Лотта из Вецлара — очевидная и несомненная героиня бессмертной книжки Гете, несмотря на маленькую путаницу с черными глазами.