Тайны земли Московской
Шрифт:
С последним документом закрылась для меня последняя страница жизни Лопуцкого, а вместе с ней неожиданно прочитанная страница быта Москвы, истории ее культуры на каждый день. Новое поколение московских живописцев — это уже новая жизнь и новые привычки, быт новой Москвы, которая из деревянной начинала превращаться в каменную.
Кафтаны для халдеев
Лучшие кафтаны достались халдеям, и с этим ничего нельзя было поделать. Так повелось и повторялось с редким постоянством: 1613, 1617, 1622, 1630-й и еще долгие-долгие годы. Были халдеи Савка и Васка, были халдеи Степан и Савва, были многие другие — без фамилии, пренебрежительно названные уменьшительным именем, а вот кафтаны им в награду «за искусство» полагались самые лучшие, особенные.
Портище сукна жаркого… впрочем, не обязательно жаркого. Оно могло быть и вишневым, и багровым, и алым, и зеленым. Одно оставалось непреложным — «портище», иначе — три аршина без четверти, ровно столько, сколько шло на мужской кафтан среднего размера, цена — не меньше двух рублей, а чаще «два рубли четыре алтына две деньги», и качество — английское, самое дорогое, какое только было в привозе, то есть доставлено на московский торг английскими купцами.
«Два рубли четыре алтына две деньги» — дорого ли, много ли? Прославленные иконописцы Оружейной палаты получали в это время 15 рублей в год, а в день «как пишут государевы иконные дела им дают государева жалованья поденного корму по шти денег человеку на день». Добавлялось еще к этому хлебное жалованье зерном и крупами, но денег оставалось всего 15 рублей. Столько должно было с лихвой хватить и на себя, и на всю семью, которая редко бывала малолюдной. Только к середине века знаменитый иконописец Симон Ушаков станет получать поденного корму по гривеннику. Но ведь это пройдет тридцать с лишним лет, подешевеют деньги, поднимутся цены, а пока…
О таком наряде мечтали все, получали некоторые, самые ценимые и опекаемые при царском дворе мастера, иногда певцы, иногда музыканты, почти никогда иконописцы и всегда халдеи. Награждение их приходилось каждый раз на декабрь, будто без этого нельзя было прожить зимы.
Кто такие халдеи? До работы над архивом Оружейной палаты я с ними не встречалась. Какой же секрет в них крылся?
Узнать про халдеев удалось только очень далеким, обходным путем. Они принадлежали к истории, но только к истории театра и к тому же не у нас. Собственно, справочники и исторические монографии рассказывали не о самих халдеях — об условиях их появления. И рисовали это дело так.
Существовал в Средневековье по всей Европе так называемый церковный театр — представление в лицах евангельских и ветхозаветных рассказов, несложные сценки, разыгрывавшиеся любителями и самими церковниками. Католическая церковь ими увлекалась, русская оставалась равнодушной. На Руси из такого театра ничего не вышло. И это естественно. Слишком бледным напоминанием о нем было известное «шествие на осляти», когда за неделю до праздника Пасхи восседавшего на лошади патриарха торжественно, в сопровождении певчих, провозили по городу. Правда, было на Руси «пещное действо», и в нем упоминались халдеи.
Халдеи! Смысл слова, особенно слова, отделенного от нас веками, — как с ним бывает подчас трудно! Для историка халдеи — народ, населявший долину Тигра и Евфрата, тот рай, который обещан людям Ветхим Заветом. Для историка искусств халдеи — это область вавилонской культуры.
А вот в русском языке халдей — горлопан, болтун без смысла и толку, да еще наглец. Какая же тут связь? Может быть, она и пролегла через «пещное действо». Живые халдеи были великими магами, чародеями. Первые астрономы, математики, натуралисты, философы, они испокон веков слыли всесветными мудрецами. И проповедникам христианства бороться с ними было совсем не просто. Разве что слепым отрицанием всего, что от них исходило: «хватит халдить — ерунду молоть».
Значит, в «пещном действе» только халдеям можно было развязать языки. Кто же примет всерьез их болтовню?
Есть в Ветхом Завете рассказ о нечестивом царе Навуходоносоре, который поклонялся золотому тельцу и хотел заставить делать то же остальных. Но нашлись трое юношей — отроков, «дети царевы», которые ему не подчинились. Разъяренный царь приказал бросить их в горящую печь, только это не помогло: отроки вышли из нее невредимыми, а насмерть перепуганный Навуходоносор отрекся от оказавшегося бессильным золотого тельца.
Говоря языком наших дней, трудно придумать что-нибудь менее сценическое. При всей незамысловатости сюжета все здесь было трудно — и для постановки (попробуй представить огнедышащую печь!) и для актерского исполнения (что, собственно, играть?). И тем не менее раз в году, в последних числах декабря, Навуходоносор и отроки «играли», и не на какой-нибудь специально приспособленной сцене, а в обыкновенных церквах, и не в одной Москве. Оказывается, до того как появиться в столице, «пещное действо» еще в XVI веке успело утвердиться и в Новгороде, и в Смоленске, и во Владимире. Его узнало, к нему пристрастилось множество зрителей.
Впрочем, о какой сцене могла идти речь, когда русского театра в первой половине XVII века вообще не существовало — справочники, энциклопедии, курсы истории театра едины в этом утверждении. 1672 год — год появления русского драматического театра, когда в честь рождения Петра был поставлен по желанию царя Алексея Михайловича первый придворный спектакль.
Что же получается? Театра еще не было, «пещное детство» — это не спектакль. Значит, халдеи не актеры? Хорошо, пусть так, но в чем же могло состоять их искусство? Что-что, а получить портище сукна аглицкого совсем не просто: приходорасходные книги Оружейной палаты не оставляли в этом ни малейшего сомнения. Много ли их, мастеров всех специальностей — от иконописцев до алмазников и оружейников, самых известных, самых отмечаемых при царском дворе, кому перепадали такие подарки? Вон Иван Салтанов писал царские портреты одним из первых на Руси, настоящая диковинка среди царства иконописи. Портреты нравились, а вот за все двадцать лет работы сукно досталось ему пару раз, хоть и просил о нем художник постоянно.
Историки не замечали ничего особенного в положении халдеев. Но сами траты на халдеев утверждали их привилегированное положение. Как же продолжать мой поиск?
Может быть, характер постановки «пещного действа» расскажет что-то новое о таинственных незнакомцах: на что тут тратились деньги, из чего складывались расходы.
Ширма — высокая, большая, в сложнейшем кружеве деревянной позолоченной резьбы, со скульптурными фигурами святых, сплошь покрытая росписями, — «пещь огненная». Она была делом рук художников и оставалась в имуществе церкви на долгие годы, разве что-нибудь приходилось подновить. «Ангел господен» — написанная на пергаменте в человеческий рост фигура. Ее спускали на специальном приспособлении через крюк, на котором обычно висела огромная центральная церковная люстра — паникадило. Гром — устройство, которое должно было имитировать громовые раскаты, раздававшиеся при появлении ангела. Таганы — они расставлялись вокруг ширмы точно под снятым паникадилом. На них во время представления жгли вспыхивавшую ярким холодным пламенем плаун-траву.
И совсем особая статья — костюмы. «Отрокам» полагалась своего рода форма праведников — длинные белые одеяния. Зато халдеи, если кого и могли напоминать по нашим нынешним представлениям, то, конечно, шотландцев: короткие, выше колен, набранные в сборки юпы алого цвета и вот только на головах остроконечные, иногда кожаные, иногда деревянные, колпаки-турики.
Юпы и турики? Минутку, минутку! Но ведь именно так выглядели скоморохи, те самые удалые потешники, которых люто ненавидела и преследовала церковь. Ненависть церковников не помешала художникам изобразить их множество раз на миниатюрах, гравюрах, позже — лубках. Еще в XVIII столетии будут кочевать с одной лубочной картинки на другую «Фомушка-музыкант» и «Еремушка-поплюхант», обязанные им своим рождением. Мастерство скоморохов запрещалось — об этом тоже расскажет любая историческая книга по XVII веку, — «бесовское гудение» рожков, гуслей и бубнов, лихие пляски, заливистые песни, веселые полупристойные сценки — кто мог усомниться в их греховности! И вдруг скоморохи — в церкви, во время настоящего религиозного представления, рядом со священниками, среди пения религиозных псалмов. Вот тут-то и начиналась настоящая загадка.