Тайные дневники Шарлотты Бронте
Шрифт:
— Всего лишь взгляд, не более.
— А если этот краткий взгляд упадет на картину, исполненную такого благородства, такой изысканной красоты, какой ты никогда прежде не встречала? Ты отвернешься? Зажмуришься? Или испытаешь непреодолимую тягу изучить ее и остальные картины в подробностях, усладить ими свой взор, возблагодарив Бога за возможность восхититься сокрытым в них гением?
Сестра вздохнула и воздела руки.
— Ладно! Ладно! Из тебя получился бы прекрасный адвокат, Шарлотта. Я прощаю тебя. Ну как? Полегчало?
—
Ветер задул с новой силой. Я придвинулась ближе к сестре, обняла ее и укрыла шалью нас обеих.
— О чем только ты думала! Выйти из дома без шали!
Она опустила голову мне на плечо.
— Прости, что ударила тебя.
— Прости, что прочла твои стихотворения без разрешения.
Несколько минут мы дрожали в объятиях друг друга и наблюдали, как пасмурное, безлунное, беззвездное небо становится из серого черным. В наших отношениях снова воцарилась гармония, и я позволила себе вернуться к вопросу, который реял на периферии моего сознания весь день, с тех пор, как я познакомилась с тетрадью Эмили. Не рано ли? Осмелюсь ли я заикнуться о нем?
Я осмелилась.
— Их нужно издать.
— Что?
— Твой стихотворения. Они достойны публикации.
Эмили оттолкнула меня и с негодованием вскочила.
— Ты презренное и невыносимое существо, Шарлотта Бронте. Если я считаю свои строки слишком личными даже для твоих глаз, зачем мне показывать их другим?
— Должна же быть в тебе искра честолюбия! — Я тоже встала и пошла за сестрой и Кипером в дом. — Разве ты не хочешь увидеть свои труды напечатанными?
— Не хочу.
— Зачем же ты старательно записываешь их в тетрадь?
— Чтобы сохранить и после перечитывать. Одной!
— Они заслуживают… они требуют публикации!
— Никогда! — отрезала Эмили, взбегая по лестнице.
Кипер следовал за ней по пятам. Через несколько секунд дверь ее спальни захлопнулась.
На следующее утро меня разбудил звук выдвигаемого ящика. Открыв глаза, я увидела, как стройная туманная фигура в белом одеянии что-то вынимает из комода. Я села и нашарила очки. Туманная фигура немедленно сгустилась и оказалась Анной. Заметив, что я проснулась, сестра подошла к кровати и неуверенно опустилась рядом, что-то прижимая к груди.
— Что это, Анна?
— Стихотворения Эмили доставили тебе столько удовольствия, — тихо промолвила сестра. — Я подумала, может, тебе будет интересно взглянуть на мои.
Она протянула две тетради размером и обложкой как у Эмили.
Я с удивлением взяла предложенное сокровище и заглянула внутрь.
— Как давно ты сочиняешь стихи?
— Много лет: все время, проведенное в Торп-Грин, и задолго до того. Я исписала еще три тетради.
— Почему ты молчала?
— Я, как Эмили, считала, что это личное, предназначенное только для моих глаз. Но ты обмолвилась, что ее стихи должны быть опубликованы, и я невольно задумалась… наверное, мне всегда было любопытно… обладают ли мои стихи хоть какими-то достоинствами. Ты не могла бы прочесть их и выразить свое мнение?
Тронутая ее скромностью и обрадованная ее готовностью поделиться, я немедленно прочла стихотворения сестры. Я провела над ними весь день и была удивлена и потрясена тем, что нашла. Я нежно любила Анну, а потому не могла судить непредвзято, и все же сочла, что ее произведения также обладают прелестным и искренним пафосом. Пусть не такие блестящие, как у Эмили, они тоже заслуживали публикации.
Размышляя над тем, что сестры втайне создавали столь великолепную поэзию, я внезапно испытала прилив возбуждения с привкусом стыда. Когда-то я тоже сочиняла стихи; они были похоронены в потрепанных коробках в моем бюро вместе с бессчетными рассказами и повестями. Почти всю жизнь я находила в творчестве величайшую радость и утешение, то был мой способ поделиться счастьем и облегчить страдания. Я давно хотела увидеть свои труды напечатанными, но не представляла, как воплотить эту мечту. А с тех пор как Анна вернулась домой в июне, я не написала ни единой строчки.
Но теперь честолюбие разгорелось во мне с новой силой — отчаянная жажда, которую я стремилась утолить. Я дождалась вечера, когда мы с сестрами остались в столовой одни. Я вязала чулки, Анна шила платье из серого травчатого шелка, перекрашенного в Китли, Эмили гладила.
— Анна показала мне свои стихотворения, — небрежно обронила я, не сводя глаз с вязания. — Они весьма хороши.
— Знаю, — отозвалась Эмили, ловко гладя ночную рубашку горячим утюгом.
— Несколько лет назад я и сама сочиняла стихи, — добавила я.
— Я читала стихи Шарлотты, — сообщила Анна. — Они прелестны.
— Мои труды не идут ни в какое сравнение с вашими, — заметила я. — Но мне пришло в голову, что мы втроем могли бы издать небольшой сборник.
Эмили презрительно фыркнула.
— Неужели это никогда не закончится?
— Разве мы с раннего детства не лелеяли мечту однажды опубликоваться?
— Я лелеяла, — подтвердила Анна.
Щеки Эмили залил предательский румянец, но она поджала губы и ответила:
— Нет.
— Мы отказались от мечты много лет назад, когда столкнулись с необходимостью зарабатывать на жизнь. Но теперь мы снова дома. Давайте попробуем объединить мечту и необходимость! Если мы выберем свои лучшие стихотворения, уверена, они составят весьма увесистый томик, который мы сможем продать за хорошую цену.
— Это попросту смешно, — отрезала Эмили. — Мои лучшие стихотворения — о Гондале. Читатели сочтут их бессмыслицей.
— Ничего подобного. Это универсальные произведения, как по форме, так и по содержанию. Тебе надо только озаглавить их и чуть-чуть изменить текст… возможно, изменить пару имен. Тогда их поймет кто угодно.