Тайные пси-войны России и Америки от Второй мировой до наших дней
Шрифт:
Раздался голос: «Ты пришёл слишком рано. Тебе надо возвратиться». Я ответил: «Нет», но это не имело здесь никакого значения. Снова раздался звук, подобный щелчку пальцев, и сознание вернулось ко мне. Я открыл глаза и тут же сел прямо, словно аршин проглотил. Я был гол и лежал под простынёй в кровати рядом с другим пациентом. Он был испуган моим внезапным движением так, что даже чертыхнулся по-немецки.
Потом я узнал, что произошло со мной в тот момент, когда я тем роковым вечером, выходя из ресторана, сделал шаг к двери. Поскольку я торопился, то с силой толкнул вертящуюся стеклянную дверь. Та сделала полный оборот, и я упал в обморок на тротуар прямо через стеклянную панель. Приступ рвоты был настолько сильным, что в конвульсиях я заглотнул свой язык. Никто не знал, что произошло, а я просто не мог дышать. В 1970 году никто понятия не имел о кардиопульманальной реанимации, которая существует сейчас. Поэтому естественная
Я посмотрел на немецкого пациента и заговорил с ним на смеси английского и ломаного немецкого:
— Думаю, я встретил Бога, и Богом был белый свет. Смерти нет, мы никогда не умираем совсем. Наша идентичность продолжает жить после физической смерти. Надо только заботиться о том… — и т. д.
Поскольку я молол вздор, немец быстренько ретировался из комнаты и вскоре возвратился с доктором и медсестрой, которая ввела нечто в мою капельницу, что быстро заставило меня почувствовать разливающееся по всему телу тепло и забыться сном.
Много позже я узнал, что, когда доктор вошел в палату, он увидел, что мои широко открытые глаза были почти синими, с каким-то голубоватым свечением. По его словам, они выглядели так, будто пылали, излучая почти физический свет. Я подумал, что это очень странно, поскольку мои глаза всегда были зелёными. Представляю, как я до смерти перепугал того бедного немецкого больного, внезапно сев, вытянувшись в струнку после комы, длившейся более суток.
Когда сознание вернулось ко мне в очередной раз, было раннее утром, и я лежал, туго привязанный к больничной каталке. К лицу была прикреплена кислородная маска, и меня на каталке загружали на заднее сиденье лимузина. Возле меня суетился лейтенант и шептал в ухо:
— Мы перевезём вас в Мюнхен. Ваше должностное место уже занято, вы больше не командир отделения, и мы собираемся оставить всё так, как есть. Люди будут думать, что вы умерли, по крайней мере, до тех пор, пока мы не уладим этот вопрос. Расслабьтесь и наслаждайтесь поездкой.
Мне снова поставили капельницу, и я не запомнил ничего из моей длительной поездки в Мюнхен на заднем сиденье лимузина. Запечатлелось лишь то, что окна были тонированы оловянным покрытием.
Я проснулся в маленькой, но удобной кровати, в небольшой, но уютной комнате — обстановка была, как в весьма приличном госпитале. На самом деле это была комната в пустом крыле дома отдыха в предместьях Мюнхена. Я был слишком слаб, чтобы подняться с кровати, но у меня из окна открывался прекрасный вид сада, окружающего крыло дома. Голова кружилась, и было такое ощущение, словно она разламывается на кусочки. Мысли словно размазывались вокруг арахисовым маслом или растекались по стене всего здания. Я мог внутренним зрением видеть все комнаты и всех людей в них, и было такое чувство, будто они разговаривают со мной все одновременно. Моя голова была заполнена голосами, и я не мог не заглушить ни одного из них. Мне казалось, что я схожу с ума.
Я видел крупного человека в армейской форме американского военного врача, входящего в мою комнату и спрашивающего меня, как мои дела. И я слышал, как я отвечал, что плохо, и два раза до этого я ответил так же. У меня страшно болела голова, я чувствовал тошноту, мне необходимо было поспать, но я не мог выключить голоса. Видение повторилось ещё несколько раз, пока я не задремал. Меня разбудил стук в дверь. Крупный человек в американской форме военврача, который несколько раз уже появлялся в моих видениях, стоял в дверном проеме комнаты.
— Можно войти? — спросил он. — Как ваши дела?
Я не отреагировал на его вопрос, потому что в своих видениях уже раз пять отвечал на него задолго до его прихода. Головная боль возвратилась с удвоенной силой. Мне очень захотелось оказаться где-нибудь в любом другом месте, только не в комнате, где я находился тогда. Одно мгновение — и я вдруг осознал, что вокруг меня не стены палаты. Я был в саду, которым недавно любовался из окон комнаты, и наблюдал за врачом, который обращался с вопросом к лежащему на кровати человеку в больничной одежде, очень похожему на меня. Сквозь стекло невозможно было услышать их голоса. Я наблюдал, как военврач шел ко мне, сидящему в кровати, как он наклонился и, приподняв моё левое веко, направил в глаз маленький яркий луч света. Внезапная вспышка света, которую я ощутил в своём левом
— Ай! — резко отдёрнул я голову.
— Я знаю, что вы были где-то в другом месте, — констатировал доктор. — Вы не отвечали, очевидно, по каким-то понятным только вам причинам. Можете объяснить мне, что с вами происходит?
Инстинктивно я понимал, что, если я скажу этому человеку всю правду о том, что со мной происходит, он будет думать, что я окончательно спятил. Мне надо попытаться вести себя нормально. Но проблема была в том, что я больше не знал, что значит норма.
В течение следующих нескольких недель лечения я понял, что врачей очень интересует тот факт, что меня доставили в больницу в Пассау со свидетельством: мёртв при поступлении. То обстоятельство, что мой мозг был без кислорода как минимум 8-10 минут, предполагало, что у меня, наверняка, непоправимое повреждение головного мозга. Поскольку я имел доступ к совершенно секретным материалам, все были очень озабочены тем, во что всё это может вылиться. Что я знаю? Насколько хорошо я помню то, что знаю? Не исходит ли от меня угроза для национальной безопасности после того, что я пережил? Можно ли мне доверять после того, как я выйду за пределы больницы и из-под их контроля? И как быть с той чушью, что я нёс после выхода из комы? Разговор о Боге, о том, что смерти нет, что мы можем знать то, чего мы не знаем. Что делать со всем этим, по их мнению, бессмысленным бредом? Все были абсолютно уверены, что я перенес серьезное повреждение головного мозга и меня не собирались выписывать, пока точно не определят, насколько страшны повреждения и как сильна возможная угроза системе, на которую я работал.
Проблема состояла в том, что мой мозг растёкся на пол-Мюнхена, атои дальше. Я просто не мог вспомнить, что значит быть нормальным в общеупотребительном смысле этого слова. Я не мог отделить реальные образы от нереальных, возникающих у меня в мозгу, не понимал, какие разговоры происходят в действительности, а какие я слышу внутри себя. Я соскальзывал в сновидения наяву и слышал разговоры, которые в реальности прозвучат в течение двух последующих дней. Когда эти разговоры возникали наяву, я знал ответы прежде, чем их произносили. Это выглядело так, словно ты попал в ловушку своего собственного кошмара. Но постепенно, через довольно-таки долгое время, я пошёл на поправку. Мне очень помог психиатр, который наблюдал меня во время болезни. Думаю, он верил многому из того, что я говорил ему, потому что иногда я замечал, что он ничего не записывал. Он просто очень внимательно слушал и задавал серьезные вопросы о том, что я рассказывал, а затем выключал ноутбук и долго обсуждал их со мной. Инстинктивно я понимал, что могу доверять ему. Если бы не он, не уверен, что я был бы в состоянии самостоятельно соединить всё воедино и понять, что со мной происходит. В конечном счете, я начал чувствовать себя вполне нормально. Многие из тестов, которые были сделаны с помощью сканеров и электроэнцефалограммы, показали, что нет абсолютно никаких признаков серьезного повреждения мозга или какого-либо другого отрицательного эффекта после пережитого мной. Врачи обнаружили несколько рубцов, появившихся после моего пребывания во Вьетнаме, но это, как определили, были просто следы от близко разорвавшегося снаряда. После многих недель обследований, меня наконец выписали под наблюдение врачей.
Перед выпиской было принято решение, что я не должен возвращаться на прежнее место работы. Врачи все ещё не могли определить причину того, что произошло со мной и привело к срочной госпитализации. Это так и осталось загадкой навсегда. Вместо того чтобы приступить к своим прежним обязанностям, я был переведён на другую должность, где исполнял обязанности руководителя организации полётов до следующего моего назначения.
Я тут же привлёк к себе внимание как человек, не боящийся смерти, обладающий, однако, неплохим чувством юмора, с которым относится ко всем жизненным событиям. К сожалению, такой взгляд на жизнь большинством моих коллег не разделялся, поэтому я очень скоро стал погружённым в работу человеком-одиночкой, с которым никто близко не общается. Я был тем парнем, который всегда имеет дело с тем, за что не берутся другие: «Дайте это Джо. Он непременно сделает. Он сделает всё, что угодно». Так я проработал за границей ещё 7 лет.
Форт Мид, 902-я Группа военной разведки
Это была наша третья встреча в Форте Мид и мое третье интервью, только на сей раз, кроме меня, было приглашено ещё тридцать человек. Мы сидели без дела в большой комнате почти час. В центре комнаты стоял длинный стол, на всей поверхности которого лежали засекреченные брошюры о паранормальных явлениях, привезённые со всех континентов. Мы листали их в ожидании аудиенции. Некоторые из присутствующих стали подшучивать над содержанием этих буклетов, и это создавало ощущение некоторого дискомфорта.