Тайные тропы
Шрифт:
К Генриху присоединились Ожогин и Грязнов.
— Да, может быть, именно тут мы принесем больше пользы, — согласился Вагнер.
Поздно ночью, когда Ожогин, Грязнов и Ризаматов занялись укладкой вещей, в мезонине появился Альфред Августович с чемоданом в руке. Он принес ценности, оставленные на хранение его племянником. Завязался спор. Никита Родионович категорически отказался брать золото. Старик настаивал.
— Эти ценности принадлежат России, — сказал Вагнер. — Верните их своей родине.
— А что вы скажете племяннику,
Старик нахмурился:
— Мне нетрудно будет оправдаться арестом и хозяйничаньем в доме американцев.
— Все равно, — сказал Ожогин. — Взять золото мы пока не можем. Мы не знаем, как сложатся обстоятельства нашего возвращения. А рисковать нам нельзя.
Пришли к выводу, что золото будет надежно спрятано в доме Вагнера и при первом удобном случае возвращено Советскому Союзу.
Рано утром машина доставила Ожогина, Грязнова и Ризаматова на аэродром. Из-за леса блеснули первые лучи солнца. Они залили огромную поляну и осветили группу самолетов, расположенных вдоль бетонированной дорожки.
— Прошу, господа! — сказал сопровождавший их офицер в американской форме и зашагал к стоявшему в отдалении маленькому чистенькому домику.
В комнате находился всего лишь один человек — сержант. Когда друзья вошли, он поднял от стола голову, зевнул и, не вставая, поздоровался. Офицер сказал ему что-то по-английски и показал на своих спутников. Сержант нехотя встал, поднял сиденье дивана и вынул из ящика несколько комплектов военного обмундирования.
— Переодевайтесь, — коротко бросил офицер. Ожогин взял в руки гимнастерку с незнакомыми нашивками.
— Не удивляйтесь, — успокоил его офицер, — это югославский мундир… Не перепутайте комплекты. Они подогнаны по росту.
Сержант осмотрел каждого с ног до головы и вышел. Через минуту послышался рокот мотора. Он то усиливался, то спадал — самолет выруливал на старт.
Сержант, стоявший у самолета, нетерпеливо замахал рукой, торопя пассажиров. Друзья подошли к машине вместе с офицером, который первым сел в самолет.
На крыльях самолета были те же знаки, что и на обмундировании.
Закрылась дверца. Взревели моторы. Самолет задрожал, стоя на месте, а потом рывком устремился вперед по бетонной дорожке.
22
— Югославия! — крикнул в ухо Ожогину сопровождавший их американец.
Ожогин, Грязнов, Ризаматов пододвинулись к окошкам, затянутым целлулоидом.
Внизу медленно, точно несомые тихой водой, проплывали отроги гор, перелески, шоссейная дорога.
Отчетливо были видны взорванные мосты, далекие объезды. По обочинам чернели разбитые и сожженные танки, перевернутые кверху колесами грузовые и легковые автомашины, изуродованные пушки.
Летчик сбавил газ. Теперь шум моторов уже не заглушал голосов. Впереди, слева, показался юрод.
— Белград! — громко сказал сопровождающий и повторил: — Белград.
Город
Самолет, быстро теряя высоту и сильно накренившись набок, сделал полукруг над городом. Улицы его были запружены народом. Потом город скрылся под крылом, самолет пошел на посадку и наконец коснулся колесами земли.
Вплотную к самолету подкатил «бьюик». Все четверо уселись в него: американец — рядом с водителем, друзья — на заднем сиденье.
Когда машина тронулась, американец обернулся и предупредил:
— Запомните: вы партизаны из отряда Бровича.
По улицам сплошным потоком — видимо, к центру города — плыл народ. Люди были с винтовками, ручными пулеметами, автоматами, гранатами; они несли полотнища, портреты, плакаты, красные флаги. Мелькали мешковатые фигуры женщин, одетых в мужские костюмы. Со взрослыми шли дети. Огромное человеческое море плескалось, шумело, пело, ликовало. Машины едва-едва пробирались вдоль узких тротуаров, теснимые живой человеческой массой.
На площади Терезии — главной площади города — «бьюик» встал: ехать далее было невозможно.
Из репродукторов громко лились знакомые советские мелодии.
Вокруг звучала чем-то знакомая, чем-то очень близкая и в то же время непонятная речь.
— Живио СССР! Живио!.. Живио!.. — скандировали тысячи голосов.
— Что происходит? Что за торжество? — ни к кому не обращаясь, поинтересовался Ожогин.
— Сейчас узнаем. — И американец вышел из машины. Через минуту он вновь водворился на место. — Все ясно — пал Берлин, — бесстрастно произнес он и обратился к шоферу: — Трогайте. Сигнальте посильнее и трогайте.
Горячая радость залила сердце Никиты Родионовича. Он посмотрел на Андрея, на Алима. По выражению лиц, по блеску глаз без слов можно было понять, что происходит в душе каждого из них.
Американец сказал: «Пал Берлин». Он не добавил, что пал под ударами советских войск, но это было ясно.
«Вот где довелось услышать радость победы! В Югославии, в Белграде… — подумал Никита Родионович. — Наши воины принесли освобождение Софии, Бухаресту, Белграду, Будапешту, Варшаве. Они ворвались в логово фашистского зверя, ворвались туда, откуда пришла война. Победные знамена армии-освободительницы реют теперь почти по всей Европе».
«Бьюик» вновь остановился. Мужчины, женщины, старики, подростки, взявшись за руки и дружно распевая веселый мотив, исполняли коллективный национальный танец «Коло». Когда огромная живая цепь внезапно распалась на множество мелких кружков и образовался проход, шофер тронул машину.
Около ресторана «Мажестик» машина стала опять. Теперь дорогу ей преградили два сверкающих лаком «кадиллака».
Ожогин отпрянул назад и едва сдержал возглас удивления: в одной из машин он увидел Марквардта.