Тайные тропы
Шрифт:
— Батюшки мои! — воскликнул тот, — настоящие сигареты. Мне даже неудобно.
— Берите, берите, у меня еще есть и знаем, где взять.
— Смотрите! — растянув красное лицо в улыбку, удивился Трясучкин. — Премного благодарен. Приятное знакомство. — Он захватил с десяток сигарет. — Надеюсь, еще увидимся. Спасибо.
Неуклюже повернувшись, Трясучкин вышел.
— Пройдем в ту комнату, — предложил Изволин, — поторгуемся.
Пелагея Стратоновна, занимавшаяся починкой старых брюк, перешла в переднюю комнату.
— Темно уже, — проговорила она, — окна завесить, что ли?
— Завесь, завесь, — согласился Изволин. — Придется при коптилке посидеть, в наш район света не дают.
Пелагея Стратоновна принесла коптилку, сделанную из консервной банки, и зажгла фитилек. Коптилка светила тускло, неприветливо; комната сразу потеряла свой уют.
Денис Макарович вполголоса заговорил о своем соседе — Трясучкине. Он рассказал, что коридор разделяет их дом на две одинаковые двухкомнатные квартиры. Трясучкин занимает вторую половину Он столяр-краснодеревец и хорошо знает дело. До прихода немцев квартиру занимала жена районного военного комиссара. Райвоенком ушел в партизаны, а жену с дочерью оставил в городе. Трясучкин пронюхал об этом, донес, и в декабре сорок первого года мать и дочь арестовали. О них так и не удалось ничего узнать, они пропали бесследно. Управа передала квартиру Трясучкину Он сейчас работает в управе по специальности. У Трясучкина есть жена и дочь — переводчица гестапо.
— Опасное соседство... — покачал головой Ожогин.
— Нисколько!
Ожогин удивленно поднял брови.
Денис Макарович еще раз подтвердил, что соседство нисколько не опасное. После того, как Трясучкин вселился в квартиру, совершенно прекратились всякие визиты немцев и полицаев, и Изволин стал жить спокойно. До знакомства с Трясучкиным он ходил на регистрацию в комендатуру еженедельно, а тот устроил так, что теперь Изволин ходит только раз в месяц. Как ни странно, но соседство полезное.
Вот друг Трясучкина — горбун, тот опасен. Он давно живет в городе, почти всех знает, замечает сразу каждого нового человека, сообщает о нем гестапо. Он предал уже нескольких советских патриотов. Изволин боится горбуна больше, нежели Трясучкина. Трясучкин глуп, доверчив, а горбун не без ума и очень хитер.
— А как вы живете вообще? — поинтересовался Ожогин.
Денис Макарович на мгновение задумался, нахмурил изрезанный морщинами лоб.
— Похвалиться особенно нечем, — ответил он и грустно улыбнулся. — По специальности я настройщик, а доходы сейчас у меня небольшие. Кое-как перебиваемся, да ведь нас всего двое...
— Не скромничаете? — заметил Ожогин. — Трудно ведь.
Денис Макарович стукнул несколько раз ладонью по столу и посмотрел прямо в глаза Ожогину.
— А кому не трудно? Я имею в виду, конечно, честных людей, — добавил он.
— Хотя бы мне с Андреем, — сказал Ожогин. — Мы пока ни в чем не нуждаемся.
— Возможно, — согласился Денис Макарович, — но дорожка, по которой вы идете, очень узка, а пропасть под ней страшенная. Положение у нас разное.
— Да, пожалуй, так, — согласился Ожогин.
— Нашей слежки за собой не заметили? — спросил неожиданно Изволин.
Никита Родионович помотал головой.
— А разве вы и слежку за нами уже ведете?
— Значит, ловко работают мои ребята, — улыбнулся Денис Макарович. — О вашем доме они мне несколько раз докладывали. Пронюхали, что новые жильцы объявились, а кто такие — мы не поняли.
Оба засмеялись.
Просидели за беседой добрых два часа. Когда Ожогин вышел из дома, на улице была уже ночь. Луч прожектора прочертил по небу огненную полосу, осветил на мгновение город и погас. Никита Родионович повесил на плечо аккордеон и зашагал по мостовой.
6
Приближалось время занятий. Андрей особенно не любил первого урока — у Кибица. Поэтому еще с десяти часов вечера, лишь только встали из-за стола после ужина, он принялся отводить душу по адресу радиста. Как обычно, Никита Родионович молча посмеивался и лишь изредка вставлял обычную фразу:
— На учителей жаловаться нельзя, грешно...
— Учитель учителю рознь...
Ожогин лукаво подмигивал:
— Ну понятно, учитель музыки — исключение.
Вечер складывался как обычно: повторение уроков, затем путешествие по грязи на квартиру Кибица, затем к Зоргу. Никита Родионович уже собрал разложенные на столе детали радиоприемника и хотел одеваться, как неожиданно услышал за окном топот бегущего человека. Шаги замерли и через минуту раздался сильный стук. Кто-то немилосердно бил кулаком в дверь.
Друзья переглянулись. В такой поздний час, когда город уже спал, гостей ждать было трудно. Да и никто к ним, кроме Игорька, еще ни разу не заходил.
Стук становился все настойчивее.
Запалив о свечу маленький огарок, Андрей пошел в переднюю.
— Кто? — спросил он громко.
— Откройте! Спасите, если вы честные люди... за мной погоня, — отозвался умоляющий голос за дверью.
Грязнов, не раздумывая, повернул ключ, откинув цепочку. На нею навалился маленький человек с бледным, окровавленным лицом.
— Спасите... спасите... — хрипел он исступленно, — я коммунист... — Сделав шаг, человек упал навзничь.
Андрей растерялся. Незнакомец лежал на полу и глухо стонал.
На улице вновь послышались шаги. Андрей быстро захлопнул дверь и накинул цепочку.
— Никита Родионович! — позвал он. — Идите скорее сюда!
Ожогин вбежал на шум. Увидев лежащего на полу человека, он, пораженный, остановился.
— Говорит — коммунист... просит спасти... — сказал Грязнов.
Никита Родионович взял из рук Андрея свечной огарок, наклонился над лежащим и осветил лицо. Что-то знакомое было в нем. Где же он видел этою человека? И тут же узнал, когда заметил горб, выпиравший из-под пальто на спине. Это был тот самый горбун, гестаповский агент, которого он видел возле дома Изволина. Гестаповский агент — и вдруг коммунист! Предатель, погубивший, по словам Дениса Макаровича, много советских людей, ищет спасенья! Тревожная догадка мгновенно пришла в голову.