Тайные тропы
Шрифт:
— Преинтересный человек, — ответил Тризна. — Все он знает, все он видел, все у него выйдет...
— Это, пожалуй, неплохо...
Тризна покачал головой: неплохо, но рискованно.
Игнат Нестерович выглядел сегодня хуже обычного. Глаза его еще более округлились, впали, щеки стали бледнее. Болезнь неумолимо делала свое дело.
Никита Родионович расстегнул пальто и вынул из-за пазухи несколько мучных лепешек.
— Это вашим, — сказал он, положив лепешки на стол.
— Спасибо, — отвернув лицо в сторону, тихо сказал Игнат Нестерович, и печальная улыбка тронула его красивые, резко очерченные, заломленные концами вверх губы.
Догорал морозный, яркий декабрьский день. Сгущавшийся сумрак смягчал резкие тона и, разливаясь по городу, затягивал все вокруг грустной вечерней синевой. Тени расплывались, теряли свои очертания...
Обоз, громыхая бочками, тянулся по заснеженной улице. Заломов сидел на передке старой одноконной телеги, упираясь ногами в оглобли, а спиной — в большую обледенелую бочку. Вторая телега с такой же бочкой двигалась следом — лошадь была привязана к задку передней телеги.
Заломов, подергивая вожжами, подгонял лошадь.
Старик не без волнения вглядывался в тусклые, неверные очертания домов. Он ясно представлял себе все, что должно произойти в эту ночь. Сердце вдруг замирало от сомнения, и Заломов тяжело вздыхал. А потом опять приходили хорошие мысли, а с ними и уверенность.
На небе заиграла первая звездочка. Стало еще морознее. Снег под колесами скрипел звонко, резко.
Лошадь трусила бодрой рысцой, поекивая селезенкой, и Заломову казалось, что сегодня она бежит лучше, чем обычно, как-то бодрее, увереннее, а от этого и ему становилось веселее.
Обогнув заброшенный кирпичный завод, Заломов поехал в сторону лагеря.
В морозном воздухе поплыли звуки лагерного колокола, отбивавшего время, и отдались эхом где-то далеко. Это напомнило старику церковный звон, который он очень любил и который всегда настраивал его на грустный лад.
Вот и лагерь, затянутый морозной дымкой, обвитый тремя рядами колючей проволоки, через которую пропущен электрический ток. Заломов въехал на разбитую, ухабистую мостовую, и бочки загремели на все голоса. Часовой, еще издали услышав знакомые звуки, покинул свою будку и поспешно открыл настежь ворота. Ассенизационный обоз был единственным видом транспорта, не подвергавшимся задержке и осмотру со стороны вымуштрованной и придирчивой охраны.
Заломов на рыси вкатил во двор и, придержав лошадь, перевел ее на шаг. Миновав проезд между бараками, сквозь щели окон которых узенькими полосками просачивался тусклый свет, он пересек смотровую площадку, где всегда выстраивались заключенные, и направил лошадь к крайней правой, самой большой уборной. Уборная стояла в углу лагеря. Между ней и колючей изгородью оставалось место только для проезда. Если расположить подводы с левой стороны, то для охранника закрывался сектор наблюдения. Охранник вынужден был стоять или в непосредственной близости к бочкам, чтобы видеть всех работающих, или же на расстоянии сорока-сорока пяти метров от них. Обычно охранники предпочитали последнее.
Заломов знал уже по опыту, что часовой у ворот, пропустив его во двор лагеря, нажмет электрическую кнопку, и три звонка прозвучат в тиши бараков. Сигнал хорошо знаком всем. Заключенные, назначенные в команду «оздоровителей», быстро поднимутся и выйдут под фонарь на смотровой площадке. Там их встретит охранник и поведет к месту работ.
Поставив подводы и отбросив откидные крышки бочек, Заломов вынес четыре черпака из уборной. Удушливый аммиачный газ, шедший из больших люков был особенно ощутим на морозе. Заломов прождал около пятнадцати минут, прежде чем подошли четыре «оздоровителя». Охранник, как и следовало ожидать, остановился на почтительном расстоянии и закурил. Большой воротник тулупа закрывал его лицо. Мороз не позволял стоять на месте, и охранник двигался взад и вперед, то приближаясь, то удаляясь от дышащего зловонием места.
— Берись за вторую, ребята, первая уже доверху, — громко сказал Заломов, увидев Повелко.
Порядок был установлен раз и навсегда и вносить в него изменения или допускать какие-либо отклонения никто не собирался: наполненная бочка без задержки выезжала за ворота, а в это время команде принималась за вторую; она должна быть наполнена к моменту возвращения первой. Так чередовались бочки в течение ночи. Заломову предстояло, как обычно, сделать шесть рейсов.
Подойдя к Повелко, Заломов тихо спросил?
— Как, паря?
— Нормально.
— А эти трое?
— Верные.
— Как только шасовой повернется, быстро в первую бошку.
— Есть. А не задохнусь? — со смешком спросил Повелко.
— Полоумный! Шиста она — хоть воду пей.
Повелко, вглядываясь в темноту, наблюдал за охранником. Потом поочередно пожал руки двум «оздоровителям», а третьего тихо, но крепко обнял. Это был совсем маленький, худенький с виду человек, лица которого Заломов в темноте рассмотреть не мог.
Охранник отвернулся.
— Давай, — заторопил Заломов.
Повелко приблизился к передней телеге.
Выждав, когда охранник прошел несколько шагов и еще больше удалился от телеги, он быстро нырнул в отверстие бочки.
Заломов захлопнул откидную крышку и, усевшись на передок, тронул.
— Ну, я пошел, поторапливай тут! — крикнул он охраннику.
— Гут, гут, — отозвался тот и замахал рукой.
У ворот все прошло без задержки. Нахлестывая лошадь, Заломов объехал кирпичный завод, не сбавляя аллюра, потом привстал и отбросил крышку бочки. Сердце ею выстукивало частую дробь. Несмотря на мороз, старик не ощущал холода и только на полпути заметил, что держит вожжи голыми руками, а рукавицы торчат за поясом.
— Спас... спас, — шептал Заломов и нещадно подгонял вожжами лошаденку.
Увидев справа от себя развалины коммунхозовского дома, старик остановил подводу и стукнул локтем в днище бочки.
— Знакомое место, паря? — спросил он тихо у высунувшего голову Повелко.
— Знакомое.
— Беги прямо до беседки в саду. Там ребята ждут с одежонкой и документами.
Повелко ловко соскочил с телеги и, крадучись, поспешил к разрушенному дому. Через минуту он скрылся в развалинах.