Тайные тропы
Шрифт:
15
Бывают люди, встретив которых, испытываешь такое чувство, будто увидел старых друзей, хорошо знакомых, близких, будто знаешь их не день и не час, а много, много лет. Именно таким был Дмитрий Повелко. Он обладал особенным характером, — мог с первого слова расположить к себе, вызвать горячую симпатию. Никита Родионович глядел на Повелко, на его скуластое лицо, бритую голову, следил за его веселыми глазами. Парень не только сам всегда был оживлен, полон неистощимой жизненной силы, но излучал непрерывно бодрость, передавал ее другим. Невысокий ростом, весь сбитый, мускулистый, Повелко казался сгустком энергии.
Ожогин любил людей такого типа и сейчас, слушая Повелко, восхищался им.
Смотрел с любопытством на нового знакомого й Андрей.
Вот он какой, этот герой Повелко! В душе Андрей завидовал ему. О нем столько говорили в последнее время, столько хлопотали! Это приятно, когда о тебе все думают. Андрею хотелось сейчас быть на месте Повелко, рассказывать о себе вот так же полушутя, и чтобы все слушали, жадно ловя каждое слово.
А Повелко говорил, что он все равно бы убежал. Все было решено. Ведь другого выхода нет. Из лагеря живым не выберешься. Фрицы все соки высосут, замордуют. Не проходило дня, чтобы не вывозили семь-восемь покойников, а то и десяток. Но количество заключенных не уменьшалось. Людей пригоняли и привозили отовсюду.. Положение становилось все хуже. Питание — одни слезы: из-за картофельной шелухи чуть не дрались. Работа — от зари до темна — все в земле, на котлованах и в траншеях...
Повелко пробыл в лагере недолго, но и этого было достаточно, чтобы наложить тяжелый отпечаток на его лицо. Оно было бледным, серым, под глазами синева. Но крепкий организм стойко сопротивлялся губительному влиянию обстановки и не сдался.
Немцы создали в лагере такую систему контроля в наблюдения, что возможность побега была исключена. Но Повелко решил рискнуть и попытаться ночью, когда открываются ворота для пропуска заключенных в лагерь, прорваться мимо часового. «Была не была, — думал он. — Лучше уж от пули умереть, чем от дубинки или от голода.» Он недели две усиленно занимался по утрам и вечерам зарядкой, приседания делал, ноги тренировал, чтобы унесли, не отказали.
— Значит, мы во-время помогли? — спросил Денис Макарович.
— В самый момент, — ответил Повелко.
— Это Никита Родионович придумал насчет бочек, его благодарить надо.
Повелко посмотрел на Ожогина и как-то необыкновенно хорошо улыбнулся.
«Везет же людям, — думал Андрей, — что-то делают, совершают необычное, большое.» Ему, Андрею, выдалась странная судьба. Еще в детстве ему казалось, что все яркое, особенное выпадало на долю товарищей, а для него оставались только заурядные поступки. Значит нехватает решительности. Вот Повелко хотел бежать из лагеря, прямо мимо часового. Смело, замечательно? А он, Андрей, наверное, месяц бы решал, взвешивал в планировал. Надо действовать, действовать смело, решительно! Ему уже давно наскучила эта нудная живнь под крылышком Юргенса, надоели занятия, осточертели разговоры с Кибицем и Зоргом. Довольно! Пора переходить к делу. Но сейчас же возник вопрос — что делать? Никто ничего ему не поручал, его никуда не посылали, ни о чем не спрашивали. И Андрей горько вздохнул.
Повелко рассказывал о себе, о лагерных зверствах, о своих товарищах. В комнате царило необычное оживление. Удачи последних дней ободряли патриотов. Во-первых, с помощью Ожогина и Грязнова восстановили рацию — передано несколько радиограмм на «большую землю» и уже получены четыре оттуда. Сообщены данные о гарнизоне города, о проходе воинских эшелонов, о засылке Саткынбая в Среднюю Азию. Во-вторых, выручили из заключения Повелко, и возможность решения основной задачи — взрыва электростанции — стала реальной. В-третьих, подкоп под дом Юргенса вполне оправдал себя.
После побега из лагеря Повелко спрятали в доме у Бориса Заболотько, одного из патриотов. Дом находился на окраине и не вызывал подозрений у гестапо. Мать Бориса, вдова Анна Васильевна, работала уборщицей в немецкой комендатуре, а сам Борис — электромонтером в управе. Об этом знали оккупанты и считали семью «надежной». Повелко упрятали в подполье, имеющем выход в кухню. Здесь он был в безопасности.
— Мне вообще везет, — шутил Повелко, — два раза попадал в лапы немцам и два раза вырывался. В третий раз, верно, не удастся...
— Удастся, — заметил Изволин, — сам не сможешь, мы вырвем.
— Ну, разве что вы. Первый раз меня схватили летом, тоже под городом. Конвоировали три полицая. Шли, шли, потом я вижу, что ни у кого из них и оружия-то нет. Вот это номер! Конечно, с тремя одному сладить трудно. Дай, думаю, побегу. Чего я теряю? Подумал и решил. Как только добрались до дороги, идущей с аэродрома, я и бросился в сторону, точно заяц. Все трое — за мной. Марафонский бег открыли. Один наседать начал, кричит: «Стой, стрелять буду!». Я не вытерпел, остановился, оглянулся и отвечаю: «Стреляй!». Вижу — сдает, ноги путаются. Помахал я ему рукой и чесанул дальше. Так и ушел. В общем, ноги у меня работают замечательно, во всяком случае, лучше мозгов.
Все рассмеялись. Даже на лице Игната Нестеровича появилась болезненная улыбка.
— Ты, оказывается, весельчак, — сказал он, — нам этакие нужны...
— Что, своих мало? — улыбнулся Повелко, показав белые неровные зубы.
— Да, не густо, — ответил Денис Макарович. — Это от характера, от натуры, от склада человека зависит. Иной раз и хочешь повеселить людей, чувствуешь, что надо, а не выходит. Вместо веселья тоску нагонишь. Такое дело...
— Что я, вот брат старший у меня — весельчак настоящий, — ответил Повелко. — Он в парашютно-десантных войсках инструктором служит. Про первый свой прыжок он как-то, еще в финскую, мне писал. «Летим, — пишет, — я и спрашиваю командира: а что, если парашют не раскроется, что делать? Тот говорит: второй выручит. А если и второй не раскроется? Тогда, отвечает командир, принесешь на склад, мы тебе обменим на исправный...».
Все опять рассмеялись. Игнат Нестерович помотал головой.
— Ну, приступим к делу, — сказал он и глянул на Повелко. Тот поднялся и вышел в кухню.
Через несколько минут Повелко вернулся с листом бумаги. Листок имел неопределенный цвет — серо-желтый, видимо, лежал в сыром месте. Это была схема минирования, вычерченная еще в сорок первом году. В ней — ключ предстоящего дела. Листок хранился в городе, в тайнике, известном лишь одному Повелко. Его нашел и извлек, по указанию Повелко, Борис Заболотько.
— Теперь расскажу все подробно, — заявил Повелко, осторожно разглаживая ребром ладони бумажку.
На именины Варвары Карповны друзья попали только вечером, хотя приглашены они были на обед. Вместе с Ожогиным и Грязновым пришел и Денис Макарович. Их ждали с нетерпением. Это можно было заключить по тому, как засуетились хозяева и как восторженно приветствовала Никиту Родионовича именинница.
Не ожидая пока Ожогин начнет снимать пальто, Варвара Карповна сама подошла к нему и стала расстегивать пуговицы. Приблизив лицо, она шопотом пожаловалась, что очень скучала, и пожурила его за то, что он такой нехороший, недогадливый и совсем забыл о ней.