Тайные тропы
Шрифт:
— Это не довод, — прервал его Никита Родионович. — Возможно, что на твоем месте и я, и всякий другой поступили бы так же. Сейчас об этом судить трудно.
— Не знаю... не знаю... — замотал головой Тризна и необычно тихо добавил: — Я пойду... Я вас понимаю... Хорошо понимаю... Но другого выхода нет. И вы его не найдете, а если и найдете, то будет поздно. Я думаю... — Он не окончил фразы. Ватник выпал у него из рук.
Все приняли это за начало очередного приступа. Но произошло что-то страшное. Горлом хлынула кровь, и Игнат Нестерович стал медленно клониться на бок. Его подхватили под руки Ожогин и Повелко, но удержать не смогли. Тризна упал на колени, закрыв руками рот, стараясь удержать кровь, но она шла и шла...
Друзья подняли Игната Нестеровича, перенесли в соседнюю комнату, уложили на кровать. Анна Васильевна выбежала во двор и вернулась с миской, наполненной снегом. Но было уже поздно...
— Друзья... Вовка... Простите... Все! — выдохнул Игнат Нестерович, по телу его пробежала дрожь.
Тризны не стало...
Утром этого дня к Леониду Изволину никто не спустился, не принес хлеба и кипятку, не передал радиограмм. Это было необычно. Леонид попросил «большую землю» перенести сеанс на полдень. Не пришел Игнат Нестерович и в полдень. Сеанс перенесли на вечер. Леонид взволновался не на шутку. Что могло произойти? Ему хорошо известно, что Евгения Демьяновна в больнице, что Вовка у деда, дома один Игнат. Но куда же он девался? Какие причины вынудили его забыть о Леониде, сорвать работу?
«Неужели попался? — размышлял Изволин. — Не может быть. На время болезни жены и сына Денис Макарович запретил Тризне заниматься боевыми делами. Тогда в чем же дело? Может быть, заболел, лежит в пекарне или у Заболотько?» Леонид с тревогой стал ожидать наступления темноты.
Как и большинство людей, проводящих время в одиночестве, Леонид разговаривал сам с собой вслух.
Но вот стрелка на часах подошла к восьми, а ни Игната Нестеровича, ни его обычных сигналов — постукивания в люк — не было. Леонид начал нервничать. Он включил приемник и надел наушники. Долго вертел регулятор настройки, копаясь в эфире, но так и не мог унять растущего беспокойства.
«А если он лежит дома и с ним так плохо, что он не может встать? Чего же я жду? Может быть, ему самому нужна моя помощь», — вдруг подумал Леонид.
Были случаи, когда Леонид сам выбирался наружу. Он хорошо помнит, что один раз это произошло весной, а потом летом, и в обоих случаях удачно. Собственно говоря, выйти из погреба не составляло особого труда; надо было только приподнять тяжелое творило, сдвинуть с него будку с Верным и — выход открыт. Другое дело — обратное возвращение. Тут без помощи Игната Нестеровича или Евгении Демьяновны Леонид обычно не обходился. Они водворяли на место собачью будку и закрывали творило.
Терзаемый сомнениями и думами, Леонид вышел в переднюю часть погреба, отделенную дверью, поднялся по лестнице до самого творила и прислушался. Снаружи ничто не нарушало тишины. Леонид осторожно нажал головой на творило, оно легко подалось и образовалась узкая щель, в которую он просунул обе руки. Дохнуло холодом. Леонид опять вслушался: попрежнему тихо. Сквозь щель был отчетливо виден снежный покров, часть неба с яркими звездами и кусочек дома, самый угол.
— Верный! Верный! — шопотом позвал собаку Леонид, но она не шла на зов и ничем не обнаружила своего присутствия.
Послышался шорох, будто кто-то прошел мимо. Леонид принял этот шум за движения Верного и стал вслушиваться. Но тщетно, шум не повторился.
Верный всегда сидел на привязи, его не отпускали. С приходом немцев было запрещено держать собак вольно. Их регистрировали, облагали налогом и за нарушение этого правила жители строго наказывались. Сейчас Верного не было. Леонид позвал собаку громче. Попрежнему тишина. Он простоял неподвижно еще несколько минут, вдыхая ночной морозный воздух и чувствуя, как щемящий холодок проходит через руки во все тело. Он хотел уже приподнять творило и выбраться наружу, но потом решил переждать. Какое-то непередаваемое, едва ощутимое внутреннее чувство подсказывало ему, что он не один в этой тишине, что есть еще кто-то.
Прошло еще несколько напряженных минут. Нигде ни шороха, ни стука, ни голоса. Далеко, далеко пролаяла собака, ветерок донес гудок маневрового паровоза... Руки уже начинали застывать, по телу пробежала дрожь. «Чего же я жду? Так можно и всю ночь простоять», — подумал Леонид. Он поднялся на ступеньку выше, уперся посильнее головой в творило, и оно без стука повалилось на собачью будку. Леонид высунулся до пояса, — он захотел осмотреться, но не успел. Что-то тяжелое обрушилось на его голову. На мгновение мелькнули перед глазами звездное небо, двор, покрытый снегом, потом все рассыпалось мириадом огней... Леонид, как подкошенный, рухнул вниз.
23
Уже вечерело, когда к дому Юргенса подкатил окрашенный в белый цвет лимузин. Шофер резко затормозил и, не выключая мотора, открыл дверцу.
Из машины вышел Марквардт. Он был в пальто с меховым воротником и в меховой шапке.
Появление шефа было для Юргенса настолько неожиданным, что он не успел даже выйти на крыльцо. Гость застал Юргенса в кабинете, где тот, сидя за столом, делал записи в блокноте.
Марквардт был серьезен и холоден. Не ответив на приветствие Юргенса, он заговорил официальным тоном:
— Надеюсь, вы догадываетесь о причине моего внезапного визита?
Тревога возникла мгновенно, и Юргенсу стоило усилий скрыть ее. Он пытался предупредить расспросы:
— Полагаю, что ваше посещение связано со смертью подполковника Ашингера. Это произошло так нелепо, так неожиданно...
Марквардт предупреждающе поднял руку:
— Отчасти и ради этой грязной истории.
Юргенс покраснел, и это не скрылось от пристального взгляда шефа.
— Вы, оказывается, еще не потеряли способность краснеть. Это замечательно. — Он уселся, вырвал из блокнота листок и взял карандаш. — Видимо, в Германии есть еще люди, — продолжал Марквардт, — сохранившие некоторые черты порядочности. К числу их, вероятно, принадлежите и вы, господин Юргенс. При вашем характере... при ваших делах... и краснеть, — он развел руками.
Внутри у Юргенса все кипело, но он, сдерживая себя, как можно спокойнее сказал, что не понимает намека. Он предан фюреру.
— Ха-ха-ха! — закатился Марквардт. — Кто вам об этом сказал? Не сам ли фюрер?
Эта выходка шефа окончательно озадачила Юргенса. Он не знал, как реагировать на тон и обращение Марквардта. Казалось, лучше всего обидеться, но шеф опередил его маневр и спросил, известно ли господину Юргенсу, как на фронте поступают с людьми, фабрикующими подложные документы.
Теперь Юргенс понял, в чем дело, и готов был провалиться на месте. Он разоблачен...