Тайные тропы
Шрифт:
Ночь Игнат Нестерович провел беспокойно. Он не спал: то неподвижно сидел у опустевшей кровати сына, то ходил из угла в угол, то молчаливо смотрел в окно. Уже под утро, примостившись на жестком, деревянном диване, он попытался забыться сном. Но сон не приходил, сердце тревожно билось, грудь болела. Игнат Нестерович думал о сыне, о жене. Евгения Демьяновна вторые сутки лежала в городской больнице и, возможно, сегодня уже родила. Вчера она чувствовала себя плохо, очень плохо. Но Игнат Нестерович все-таки надеялся, что роды пройдут благополучно. И подкрадывающуюся тревогу он старался отогнать от себя — не все же несчастья приходят разом.
В неприветливой, с облезлыми стенами приемной Тризну встретила дежурная сестра. Он назвал фамилию и попросил узнать, родила ли его жена. Сестра внимательно посмотрела на Игната Нестеровича, словно что-то припоминая, потом предложила ему сесть.
— Я позову доктора Шпигуна.
Тризна опустился на низкую широкую скамью и, откинувшись на спинку, вытянул вперед свои длинные ноги. С истоптанных ботинок на каменный пол струйками стекала вода, образуя лужи. Тело, отягощенное усталостью, оцепенело. Игнат Нестерович смотрел на ботинки, на лужи и, казалось, не в состоянии был даже передвинуть ноги. Тризна думал о докторе Шпигуне. Позавчера он запросил с Игната Нестеровича большую плату за то, что принял к себе Евгению Демьяновну. Тризна согласился, хотя и не знал, чем будет расплачиваться.
Страшные слухи ходили про Шпигуна по городу. Говорили, что с его помощью немецкие врачи производят таинственные эксперименты над советскими военнопленными, что по его инициативе в села и деревни, расположенные в партизанской зоне, завозят снятых с тифозных больных вшей, что Шпигун оформляет актами, все «непредвиденные» смерти в застенках гестапо.
Игнат Нестерович помнил жаркий августовский день сорок первого года, когда из немецкой комендатуры его послали на медицинский осмотр. Тогда Шпигун сказал Тризне: «В Германию вас не пошлют, вам осталось болтаться на этом свете всего пару лет — не больше»...
Вошла дежурная сестра, а за ней Шпигун. Увидев лужи вокруг ботинок Тризны, он сделал брезгливую гримасу и, не поднимая головы, зло сказал:
— Сам дохлый, жена дохлая, а туда же, вздумали плодить потомство! Незачем было и привозить ее. Она еще вчера вечером, задолго до родов, отдала богу душу.
Игнат Нестерович поднялся со скамьи. Остро кольнуло в самое сердце. Стало нестерпимо душно, тяжко. Чтобы не упасть, он вцепился рукой в скамейку.
— Покажите мне ее, — не сказал, а прохрипел Игнат Нестерович.
Глаза его впились в лицо Шпигуна, и тот, готовый уже произнести очередную циничную грубость, осекся. Не выдержав взгляда Тризны, он отвернулся и тихо процедил сквозь зубы:
— Ну, пойдемте в морг...
Пока пересекали большой больничный двор и обходили длинные серые корпуса, Тризна не произнес ни слова. В груди у него немилосердно жгло, дыхание прерывалось.
Сторож долго открывал круглый висячий замок на обитой железом двери морга.
— Надо было раньше думать, — едва расслышал слова Шпигуна Игнат Нестерович. — Вчера она потеряла сознание и не пришла в себя. Я целых пятнадцать минут возился с ней...
— Я же вас предупреждал, — сдерживая себя, произнес Тризна.
— «Предупреждал, предупреждал»... Толку мне от этого! Не вчера, так во время родов, все равно...
Тризна вздрогнул. Злоба и ненависть к этому выродку, подогреваемые горем, вскипали и поднимались в нем. «Хотя бы хватило разума и сил сдержаться», — думал он, ослепленный гневом.
Тяжелая дверь открылась с резким скрипом, в лицо дохнуло смрадом. Игнат Нестерович шагнул первым и то, что он увидел, заставило его оцепенеть. В углу на корточках, привалившись спиной к стене, сидела Евгения Демьяновна и окровавленными руками прижимала к груди новорожденного ребенка. Глаза ее были открыты и неподвижны.
— В чем дело? — заговорил Шпигун.
Со стоном Игнат Нестерович бросился к жене, и его руки наткнулись на холодное и твердое, как лед, тело. На длинных, пушистых ресницах Евгении Демьяновны, как росинки, блестели замерзшие слезы.
Шпигун блуждающе водил глазами.
— О-о... — вырвалось у Тризны, — изверг... проклятый... — и он шагнул к пятившемуся Шпигуну, железной хваткой вцепился в жирную шею доктора и стиснул ее с такой силой, что тот безжизненной грудой свалился ему под ноги.
Сторож и дежурная сестра, прижавшись к стене, замерли от страха.
Игнат Нестерович подошел к трупу жены, опустился перед ним на колени и стал целовать Евгению Демьяновну в холодные глаза, в лоб, в губы, потом прижался губами к головке ребенка и, закрыв глаза, поднялся. Шатаясь, он медленно вышел из морга...
Вечером к Ожогину и Грязнову прибежал Игорек и, подав записку, навзрыд заплакал.
Чуя недоброе, Никита Родионович быстро развернул листок бумаги. Писал Тризна:
«Я погиб и погубил дело. Спасайте Леонида и присмотрите за сыном. Домой ко мне не заходите — там засада».
Ожогин передал записку Андрею.
— В чем дело, Игорек? Что случилось?
Игорек рассказал то, что слышал от взрослых: тетя Женя замерзла в больнице и умерла, а дядя Игнат, узнав об этом, убил доктора, и теперь его всюду разыскивают.
— Где дядя Игнат? — с тревогой спросил Никита Родионович.
Игорек ответил, что сейчас Тризна лежит у Заболотько и ни с кем не разговаривает.
— Денис Макарович знает об этом?
Да. Денису Макаровичу рассказал все Игорек. Дело произошло так. Мальчик нес радиограмму Леониду. Войдя во двор Тризны, он столкнулся в дверях дома с немцем. Чтобы не вызвать подозрений, Игорек притворился нищим и, сняв шапку, попросил хлеба. Немец дал ему пинка ногой и выгнал. Уже на пути к Изволину Игорек встретил Игната Нестеровича, рассказал ему обо всем, и они вместе пошли к Заболотько. По просьбе Игната Нестеровича, Игорек сбегал к Изволину и сообщил ему обо всем случившемся.