Тайный брак
Шрифт:
Думаю, предпринятое Кларенсом наступление на город Бюже скорее всего продиктовано желанием прославить и его, и, разумеется, себя еще одной победой, равной по значению победе при Азенкуре. Но теперь уже не Генрих, а Кларенс должен был стать ее героем…
Поэтому, услыхав, что дофин Шарль направляется к городу Бюже с большим войском, герцог Кларенс решил немедленно вступить с ним в бой. И хотя главные силы англичан могли присоединиться к его отряду лишь через день или два, он, не дождавшись их, отдал приказ атаковать французов. Смелое, но безрассудное решение. Видимо, лавры победителя старшего брата не давали покоя.
Я видела, как, слушая посланца, Генрих стиснул зубы, глаза его сузились.
— …Небольшой отряд отважных воинов, — закончил свое повествование посланец, — оказался вскоре разбит, погибли многие славные рыцари. И герцог Кларенс…
Скорбный рассказ закончился. Генрих долго не произносил ни слова. Он как будто окаменел. К скорби о погибшем брате добавлялось сознание того, что это поражение уничтожило появившуюся в последнее время у французов веру в непобедимость английской армии — веру, которую Генрих старался всеми силами укрепить в них.
О, неразумный Кларенс! Что ты наделал?! Он, Генрих, никогда бы не поступил так опрометчиво, так глупо. Зачем ввязываться было в бой, если не уверен в победе? Для чего? Умные полководцы никогда не рискуют без необходимости, не бросаются в атаку без полной уверенности в победе. «Зачем, зачем ты сделал это, мой брат?!»
— Милорд, — прервал тишину комнаты один из посланцев, — тело герцога уже отправлено в Англию. Граф Салисбери просил передать вам это.
Генрих молча кивнул. Потом сразу отпустил их, сказав, что они нуждаются в пище и отдыхе после столь долгого пути.
Я не спускала с него глаз, прекрасно понимая с болью в душе, что мои мирные счастливые дни окончились. Он уже мысленно отрешился от роли мужа, любовника, будущего отца и стал лишь королем. Воином и полководцем.
— Я должен ехать во Францию, — произнес он спокойно. — Как можно быстрее.
Что ж, мои предчувствия и опасения сбылись. Следующие несколько дней он посвятил лихорадочным сборам. Я почти не видела его и уже не знала, когда увижу вновь.
И вот наступил день расставания. Генрих очень печалился, что вынужден покинуть меня в таком положении, но я сердцем чувствовала, мыслями он уже на земле Франции.
В последнюю ночь мы говорили о нашем будущем ребенке.
— Надеюсь, ты вернешься к декабрю, — сказала я. — К тому времени, когда я должна буду рожать.
— Постараюсь все сделать для этого, — так он ответил мне. — Но кто что может знать заранее? Я ведь вообще не думал уезжать до его рождения. Однако… — Помолчав, он добавил: — Мальчика ты не должна родить в Виндзоре.
Сначала я подумала, что ослышалась. Не в Виндзоре? Но отчего?
Мне это место понравилось больше всех других замков и дворцов, какие я уже знала в Англии. И я дала себе обещание, что именно там буду рожать свое дитя. А теперь мне запрещают. Почему?
— Почему? — повторила я вслух.
Он стоял на своем:
— Я не хочу, чтобы роды прошли в Виндзоре.
— Но я не могу понять причины. Там красиво, мне было так хорошо в этом замке. Так спокойно, как нигде больше.
— Виндзор очень хорош, — сказал он. — Согласен с тобой. Красивый замок, изумительный парк, величественный лес… Но существуют и, кроме него, неплохие места… Запомни, Кейт, я не хочу, чтобы мой сын был рожден в Виндзоре. Ты поняла меня?
— Да, — ответила я, ничего не поняв.
— Вот и хорошо, дорогая. Тогда не будем больше об этом говорить…
В ту ночь, лежа рядом с ним в постели, я думала только о том, когда же вновь увижу его. И увижу ли? Не знаю. Единственное, в чем я не сомневалась: у меня вскоре должен родиться сын… или дочь…
На следующий день Генрих уехал.
После его отъезда я отправилась в Виндзор, и там на меня, как ни странно, снизошло ощущение безмятежного спокойствия. Я испытывала облегчение от того, что не надо уже мучить себя мыслями о том, каковы будут у моего супруга намерения завтра, через день, через час. Он уехал — это прискорбно, но это свершилось, и значит, можно по крайней мере думать о чем-то другом. Хотя бы о том, что через несколько месяцев он вернется… И о будущем ребенке, который появится через полгода… Постепенно мысли о ребенке почти вытеснили все остальные.
Моя служанка Гиймот по-прежнему оставалась моим утешением. Ее присутствие как добрый привет с моей родины. Она так любила детей и столько о них знала и говорила, что иногда казалось — будто не мне, а ей предстояло рожать.
Четыре придворные дамы, приехавшие со мной из Франции — Агнесса и три Жанны (Джоанны), — тоже весьма скрашивали мое существование, помогая забыть, что я вдали от своей страны.
Как чудесно я чувствовала себя в Виндзоре в эти летние месяцы. Просыпаясь, я каждое утро напоминала себе, что еще на один день меньше осталось до того великого события, которое должно свершиться в декабре, когда рядом со мной появится новое существо. Мой ребенок! Сейчас я желала этого больше всего на свете!
С предстоящих родов начинались, ими заканчивались все наши разговоры. Гиймот уже принялась шить крохотные одежды и одеяльца. При этом утверждала, что и на мне видела такие же, потому что помнит, как я родилась, в чем я весьма сомневалась. Она появилась у нас в «Отеле», когда я уже ходила. Мы часто вспоминали ледяной и мрачный «Отель де Сен-Поль» и при этом с трудом удерживались, чтобы не ежиться от холода от одного только упоминания о нем.
Спустя три недели после отъезда Генриха мир и спокойствие Виндзора несколько нарушила приехавшая туда моя родственница Жаклин Баварская. Ненависть и зависть ко всему окружающему так и переполняли ее.
Я смутно помнила Жаклин по прошлым годам, когда видела ее у нас во дворце всего два или три раза. Она очень недолго была замужем за моим братом Жаном, рано умершим, как вы, наверное, припоминаете, от внезапной странной болезни и при невыясненных обстоятельствах.
После смерти мужа Жаклин отправилась к себе на родину, в Баварию. Она была дочерью графа Эно, Голландии и Зеландии, а ее матерью была Маргарет Бургундская, сестра злодейски убитого герцога Бургундского, так что Жаклин приходилась ему племянницей.