Тайный брак
Шрифт:
Когда я вспоминаю сейчас те дни в Венсеннском замке, меня не покидает ощущение, что я пережила какой-то длительный кошмарный сон. И я страшилась предчувствий, предсказания, так чудовищно сбывшегося.
Я не могла смириться с тем, что Генрих мертв. Ведь он казался таким жизнеспособным, жизнестойким, живучим. Для меня понятней было бы… естественней… если бы он погиб в бою. Но умереть так… почти внезапно… в постели… Трудно в это поверить…
Многое предстояло сделать английской стороне после
Интересно, как отнеслись мои родители к тому, что произошло? Без сомнения, в голове матери уже роились всевозможные замысли, один другого изощренней. Что касается моего несчастного отца, то он давно уже оставил надежду на восстановление своей королевской власти и, думаю, не согласился бы нести бремя царствования, даже если ему бы сейчас предложили. Единственное, чего он хотел, — это находиться подальше от всех воюющих и спорящих сторон. Но мой брат Шарль — вот кто, без сомнения, воспрянет духом…
Джон Бедфорд, несмотря на глубокую искреннюю скорбь по умершему брату, взял на себя все хлопоты по устройству похорон. Главным его помощником в этом оказался тот высокий рыцарь, которого я видела возле носилок с умирающим Генрихом и кто неоднократно выражал мне свое сочувствие в дни, последовавшие за кончиной моего супруга.
Я как-то сразу выделила этого человека из остальных придворных. Возможно, потому, что в его умном, открытом и привлекательном лице читались сила характера и честность. А еще мне нравилась его странноватая напевная мелодия речи. Мой собственный английский оставался весьма далек от совершенства; кроме того, я еще с трудом понимала тех, кто говорил не совсем так, как Генрих или другие, с кем я достаточно часто общалась. Оказалось, что этот мужчина родом из Уэльса; его валлийский акцент и музыкальная речь ласкали мой слух, хотя я не всегда разбирала, что именно он говорит. Тем не менее беседовать с ним, расспрашивать о том, что хотелось мне знать, для меня оказалось почему-то легче и приятней, чем с Бедфордом.
Больше всего я стремилась узнать, что происходило под Санлисом перед тем, как Генрих позволил увезти себя с поля сражения, и завела об этом разговор.
— Король, видимо, с трудом принял решение покинуть поле боя? — спросила я.
— Он с огромной неохотой пошел на это, миледи, — ответил человек из Уэльса. — До этого он всеми силами пытался бороться со своей болезнью.
— Вы хорошо знали его? — спросила я.
— Да. Вместе сражались еще при Азенкуре, но и после он не отпускал меня.
— Наверное, был о вас достаточно высокого мнения?
— Я удостоился чести быть ему полезным.
— Расскажите о нем, — попросила я. — Его любили люди… его воины, не правда ли?
— Мне кажется, миледи, ни один король до него не оказывался в таком почете у своих солдат. Думаю, никто не будет и после него. Уверен!
— Вы сами тоже питали к нему любовь?
— Как и все прочие, миледи. Таких людей я еще не знал. По-моему, это величайший воин, который когда-либо жил на земле. Все, кто имел счастье знать его, должны всю жизнь этим гордиться.
— Он был дружелюбен? Строг? Придирчив?
— Всегда добр и великодушен. Люди знали, чего ожидать от него каждую минуту… Быстрых и верных решений… доблести и абсолютной преданности общему делу. Он никогда не ставил невыполнимых задач. «Это сделать сейчас невозможно», — обычно говорил он в таких случаях. Или наоборот: «Это должно быть сделано». И тогда все знали, что и как нужно делать, заранее знали, что победа обеспечена.
— Судя по вашим словам, он само совершенство.
— Он оказался близок к совершенству, миледи, насколько к нему может быть близок смертный человек… и справедливый воин. Некоторые могут сказать, он суров. Да, это правда. Он требовал полного подчинения приказам. Так и должен поступать великий полководец, великий государь.
— Но порой я думаю… — начала я. — Порой мне слышатся вопли детей и женщин, потерявших на войне своих близких… свои очаги… Их стоны преследуют меня временами.
Он с интересом взглянул на меня и ответил:
— Да, понимаю. Вы тоже правы в этом…
— И я не могу не спрашивать себя, — продолжала я, — зачем люди ведут войны? Для чего убивают друг друга?
Его взгляд задержался на моем лице, когда он сказал:
— Король свято верил, что Франция принадлежит ему по праву. Он хотел установить в этой стране лучшее правление, чем прежде.
Он замолчал, видимо поняв, что его слова звучат, мягко говоря, не слишком лестно для моей семьи, если не прямо враждебно.
Я слегка улыбнулась ему, давая понять, что не осуждаю его горячность, и подумала с некоторым удивлением, что, как ни странно, мне хочется еще и еще расспрашивать этого человека, выслушивать его прямые и честные ответы, видеть открытое привлекательное лицо.
А еще мне хотелось услышать из его уст оправдание поступков и действий покойного Генриха — определений, которых тот сам не произнес на смертном ложе, которые не пришли ему в голову. Он ведь и не думал просить прощения у Бога за все те страдания, что по его вине испытали многие люди…
Течение моих мыслей прервалось — я услышала, как собеседник вновь заговорил:
— Миледи, король относился ко всем людям так же строго, как и к самому себе. Но ему несвойственны мстительность или злобность. Он оставался всегда милосердным. Он не разрешал своим воинам неуважительно относиться к женщинам, наказывал за воровство. Он разделял с солдатами все невзгоды их жизни и был примером бесстрашия и доблести в бою.
— Вы делаете из него настоящего героя, — сказала я.