Тайный рейс
Шрифт:
Неожиданное и маловероятное предположение, высказанное шефом как бы в шутку, приобретало вдруг черты реальности. Если Хаката принять за вершину воображаемого равнобедренного треугольника, обращенного к северу, то одна из сторон этого треугольника будет явно нацелена на Цусиму. Но какое значение в таком случае имеет вторая вершина — Симоносеки? Означает ли она, что находящийся там Чхим Йоль тоже отправится, как и Сайдзё, искать беглецов на Цусиму? Если да, то какую траекторию он себе начертит? Вывеска «Туристская компания, Корея“», которую Сайдзё видел у моста Тиё, была теперь для него больше чем намеком. Она неотступно
Словно преследуемый кем-то, Сайдзё помчался на пристань. «Цусима! Цусима! Цусима!» Ему казалось, что это слово отстукивает сердце, что в ушах раздается чей-то призывный голос. Почтово-пассажирский пароход, курсировавший между Кюсю и Цусимой, делал ежедневно только один рейс. Пароход отправлялся из Хаката в 8 часов 30 минут утра. Следовательно, нужно торчать здесь еще почти сутки. А потом целых восемь часов плыть по известному своим неспокойным нравом морю Гэнкай. Зато до корейского порта Пусан с островов Цусима можно доплыть даже на небыстроходном рыбачьем суденышке за каких-нибудь три часа. А в Японии эти острова считались далеким, глухим краем.
Сайдзё вышел на людную улицу, носившую громкое название Гион-мати[10]. В действительности же это была жалкая узкая улица с ветхими полинявшими домами. Сайдзё замедлил шаг у небольшого бара, из открытых дверей которого на него пахнуло спертым пыльным воздухом. Бар, по-видимому, только что был открыт. У входа стояла молодая девушка, по всей вероятности служившая здесь. Она искоса взглянула на Сайдзё и улыбнулась. Он кивнул ей, и они вместе вошли в заведение. Подойдя к стойке, Сайдзё сказал:
— Ты очень похожа на одну девушку, которую я разыскиваю.
— Правда? Вот интересно-то! А вы откуда приехали?
— Из Токио.
— Ого! А как зовут ту девушку?
— Ясума Канако.
— Ясума Канако?.. Нет, такую не знаю. Странное немножко у нее имя.
В речи девушки чувствовался местный диалект, но она очень хотела казаться образованной и воспитанной. Своей красивой внешностью и глуповато-невинным видом она действительно напоминала Канако, которую Сайдзё видел всего лишь один раз. Правда, в последнее время он изучал ее на десятках фотографий, и теперь ее образ был словно выжжен в его голове. Сайдзё угостил девушку фруктовым соком, а себе заказал виски с содовой. Он подряд выпил пять или шесть небольших рюмок.
— Что это вы с утра пьете виски? Странно. Не с горя ли? — спросила девушка. — Никак не можете забыть свою милую. Не убивайтесь! Давайте лучше заведем музыку! У вас есть десятииенные монеты?
Сайдзё достал из брючного кармашка горсточку монет и высыпал их девушке на ладонь. Завертелся диск проигрывателя. Можно было подумать, что именно от джазовой музыки в баре поднялся и задрожал в воздухе светящийся столб разноцветных пылинок. Девушка искусно стала отбивать ногами такт. «Запретная любовь», «Молодежный буги», «Розы в горах». Музыка была то быстрая, то медленная, то тихая, то громкая, но вся определенной окраски. Девушка, кажется, была довольна своим выбором. В заключение она два или три раза прокрутила «Джамбарайю». Песня кончалась похожим на вздох возгласом: «Ох! Ох!» От завывания певца, певшего сладеньким тенорком, у Сайдзё отчаянно заныл затылок.
Интересно все же, какое лицо сделает шеф, получив его телеграмму? Бесстрастное, как всегда? Или удивится?
Телеграммой Сайдзё первым занялся Амати. Он раскрыл еженедельник и отыскал нужную страницу. С этой страницы печаталось продолжение романа, нашумевшего описаниями рискованных любовных сцен. Чтобы расшифровать слово «Цусима», Амати пришлось прочитать такие выражения: «Отдельный кабинет в чайном домике, укрытом рощицей, был погружен в полумрак», «Густая алая струйка побежала по ее белой атласной коже», «И он впился губами…»
Амати громко расхохотался. Но вот телеграмма расшифрована. Текст гласил: «Следы ведут на Цусиму. Завтра еду туда. Судьба Канако Ясума пока неясна. В рамках Ваших указаний приложу все силы».
Амати позвонил шефу и, получив разрешение зайти, направился к нему в кабинет.
— Телеграмма от Сайдзё, — доложил он и прочитал вслух дешифрованный текст.
— Хорошо, — сказал Могами. — Сообщи положение от своего имени по всем трем номерам.
— Слушаюсь.
Амати собрался было идти, но Могами остановил его.
— Впрочем, старику по второму номеру звонить не надо.
— Вы думаете, что его обо всем информирует первый номер? Тогда первому следует сообщить в общих чертах, что Сайдзё напал на след и чтобы он не беспокоился. Так?
— Да. Второй, если даже и не захочет знать, все равно его обо всем проинформируют.
— Ясно.
— И еще: третьего нужно снова и очень решительно предупредить — нашего сотрудника не трогать. Он должен это гарантировать.
— Об этом мы уже договорились. Но ведь Сайдзё — отчаянная голова! Кто знает, как далеко он зайдет? В этом случае им будет трудно контролировать его деятельность. Значит, и полной гарантии ждать нельзя.
— Чепуха! Сайдзё надо дать возможность установить, жива она или нет! И пока он не расследует эту часть дела и не выяснит, нет ли тут преступления, его ни в коем случае нельзя трогать.
Амати был озадачен. Он стоял перед шефом, вытянувшись во весь свой высокий рост, будто застыв в недоумении. Никогда еще он не видел шефа таким сердитым. Допустим, ему надо было, чтобы Сайдзё оставался невредим, пока не достигнута цель. Но никогда еще шеф с такой горячностью не заботился о сохранности жизни подчиненного. Амати мог дать этому только одно объяснение. Значит, в душе самого безжалостного, самого жестокого человека все же есть какая-то доля мягкосердечия, существует какой-то предел, за который и он не желает переступить. Проникнуть же более глубоко во внутренний мир своего начальника Амати не мог, да и не стремился к этому.
Минут через пятнадцать после ухода Амати Могами, нахлобучив на глаза старомодную широкополую панаму и взяв в руки тросточку, открыл дверь, которая вела из его кабинета прямо в коридор. У него сейчас был вид отставного чиновника, в кои веки отправляющегося погулять, скажем, в городской парк.
Когда вахтер из бывших полицейских, узнав Могами, бросился провожать хозяина, тот жестом остановил его, что означало: «Занимайся своим делом, прислуживать сейчас не надо».
Могами спустился по лестнице вниз. У подъезда его ждала машина — еще довольно новый «оппель-капитан».