Тайный шифр художника

Рой Олег Юрьевич

Глава 6. Заказчик-меценат

Ресторан «Времена года» добропорядочные граждане последнее время обходили стороной – в нем почти каждый вечер гуляли, с шиком и шумом, «новые русские». Так что от выбора Угрюмого я был не в восторге, но возражать и просить назначить другое место просто не решился. Однако сегодня, на мое счастье, тут было тихо – хотя, возможно, и ненадолго.

– Тепло-то как, – заметил Угрюмый, когда я, пожав его жесткую ладонь, уселся напротив. – Ну да к Пасхе всегда теплеет. Сейчас Страстная седмица, между прочим, идет. – Он вздохнул. – Дед говорил – кто на Страстной помрет, сразу в рай прямым ходом.

Ясно было, что говорит он не о ком-то

из своих дедушек, а о Мазае, и я кивнул – мол, понимаю. Правда, идея насчет «прямого хода в рай» показалась мне несколько сомнительной: если, к примеру, сегодня какая-нибудь братва устроит очередную разборку тут же в кабаке и перестреляет друг друга, а заодно и половину остальных посетителей – значит ли это, что вся орава дружной толпой отправится на небеса? Но говорить я, разумеется, ничего не стал.

– А мы с тобой, считай, самого за бороду ухватили, – продолжал Угрюмый спокойным, даже безразличным голосом. – Новости у меня хорошие. Заказчик новое задание подогнал. Надо бабу найти. Правда, данных по ней немного и те старые, шестидесятых годов…

– Ничего, поищем, – кивнул я. – Хотя это может быть и не так просто, все-таки тридцать лет прошло. За столько лет она могла уже умереть.

– Ну померла так померла, – пожал плечами Угрюмый. – Тебе все равно заплатят. Только при таком раскладе нужно будет разведать, на каком кладбище она упокоилась и номер могилки.

– А это уже посложнее… – задумался я. – Кто где похоронен, записано только в архивах кладбищ, у нас такой информации нет.

– Ну нет – так найдешь, – нахмурился Угрюмый. – Или тебе бабло не нужно?

Вопрос был риторический, но я на всякий случай помотал головой – мол, очень даже нужно.

– Ну то-то же, – хмыкнул Угрюмый.

Он запустил руку в борсетку и вытащил зеленоватую бумажку.

– Это тебе задаток, – сказал он, отдавая мне сотню. – Такса прежняя, триста. Теперь условия. Вот здесь, – он протянул листочек из уже знакомого мне блокнота, точнее, судя по буквам «Д» и «Е» сбоку, из телефонной книжки, – координаты нужной нам бабы. В начале шестидесятых она жила в Москве, потом пропала… Ну то есть не то чтобы пропала, но свалила куда-то, не оставив следов. За пределы Союза не выезжала. По овировским каналам это дело без нас пробили. Но – баба ведь, не мужик. Бабе фамилию сменить – раз плюнуть. Могла замуж выйти, и хорошо, если не десять раз. Короче, про нее надо нарыть все. Где живет, есть ли дети, родня, где живут… Если успела отчалить на тот свет, нужен адрес и фото могилки, если жива и здравствует – сфоткать ее хазу и ее саму, по возможности…

Рядом с нашим столиком возник официант, больше похожий на английского дворецкого, чем на халдея, и подал мне меню в бархатной обложке. Но я в него даже не заглянул, полностью доверившись Угрюмому. В конце концов, платить предстояло ему.

– Ты про Меньшого-то слыхал в новостях? – вдруг спросил он.

Я меньше всего ожидал, что он сам заговорит об этом, и чуть не поперхнулся минералкой.

– Да, видел вчера в газете, – осторожно ответил я, – что он погиб восьмого апреля.

Угрюмый мрачно кивнул:

– Ну да, вот так бывает. Вроде только что мы с тобой в баньке за него перетирали, а его тогда уже и на свете не было.

На его лице читалось только огорчение и ничего больше. Если Угрюмый был причастен к смерти помощника депутата, то скрывал это мастерски.

– Помянем Меньшого, – предложил он, разливая водку из запотевшего графина в запотевшие же, похожие на льдышки стопки – прежде чем подать на стол, их явно держали в морозилке.

Мы выпили, не чокаясь.

– С одесского кичмана бежали два уркана… – теперь уже совсем невесело напел Угрюмый. – Меньшой эту песню любил. Все мечтал тоже сорваться от кума, да кишка была тонка. Оно и к лучшему, только дорисовал бы себе к сроку лишний пятерик…

Я молчал, понимая, что любое мое слово в подобной ситуации может обернуться против меня. Хорошо, что тут – очень вовремя – подали жюльен. Я схватился, как за соломинку, за странный гибрид ложки и вилки и стал ковыряться им в кокотнице.

– Вкусно. Это курица?

– Осетрина, – поправил Угрюмый. – Грешен я, брат, люблю хорошую рыбу. И вообще морепродукты. Знаешь, Грек, что я утворил, когда только границы открылись? На море рванул. И не на наше, а в Грецию, на Крит! Вот это, скажу я тебе, место! Если есть на земле рай, то, за базар отвечаю, там он, на Крите. – Он вздохнул. – Вот с делами разберемся, сразу манатки соберу и опять туда рвану. С концами. Куплю где-нибудь в Ретимно себе домик с бассейном и заживу как кум королю. Лафа! Солнце, море, вина хоть залейся, рыбная кухня… А красота какая! Поверишь, нет – всю дорогу там жалел, что я не художник, как Апостол… Ну, давай за Крит.

Мы выпили. Он снова замолчал, и я, воспользовавшись паузой, спросил:

– А что стало с Апостолом?

Угрюмый усмехнулся:

– Никак охота дослушать то, что я тебе в баньке начал заливать, да не срослось?

– Охота, – не стал скрывать я.

– Ну ладно уж, делай уши, – он снова разлил водку.

– В общем, как изобразил мне Апостол матушку мою, так Рэмбрандт с Дедом перетерли, и Дед предложил Апостолу на кольщика поучиться. Тот, в натуре, сначала отнекивался, мол, мазюкать пислом по шмаге одно дело, а на живых людях шкворнем искусство выкалывать – совершенно другая разница. Но Дед наш кого хошь может уболтать. Вернее, мог… В общем, стал у нас Апостол штатным кольщиком. Как он понаблатыкался немного на кошках, так Дед решил, что нам всем надо по чину куполами украситься. Смекаешь, о чем я?

– Да, – кивнул я. Благодаря приобретенному за последние два года опыту, я немного разбирался в тюремной нательной живописи и знал, что изображение храма симолизирует пребывание в зоне, а число куполов на татуировке говорит о числе отсидок.

– Ну первым, по масти, расписали самого Мазая. Изобразил ему наш кольщик во всю спину церквушку деревянную в Кижах, ну ту, что на еловую шишку похожа. Куполов на ней немерено, а у Мазая ходок, как блох на вшивой барбоске было, прости господи. А потом уже и до всех остальных дело дошло – по очереди, как водится, по старшинству. Ну и всяко, картинка каждому по числу ходок. Рэмбрандту, у того три ходки было, Апостол Спаса на Крови в таком ракурсе сделал, что только три купола и видать. А Меньшому с одной маковкой церква досталась, я ее потом вживую видел – один в один. У Апостола даже красивее получилась, хотя и настоящая хороша. В Боголюбове, что ли, она где-то…

– Покрова на Нерли? – догадался я. Я тоже видел этот храм, когда, еще в школе, ездил с родителями на автобусную экскурсию в те края.

– Точно, она самая, – кивнул Угрюмый. – Лому, тот тоже первоходок был, какой-то собор во Владимире достался, также в одну маковку. А Тихий сам заказ сделал – наколи мне, говорит, храм Тихвинской Богородицы в Тихвине. Апостол ему и сделал все чин чинарем. Тоже не картинка, а заглядение, – церква всего с одним куполом, зато с красивым крылечком, вот как в детских книжках рисуют, и с иконой над этим крыльцом… Глядя на такую красоту, и Байбут с Гвиром примазались. Даром что один татарин, крещеный правда, а другой жид. Но тоже церквуху на спине захотели заиметь. Апостол спорить не стал, набил Байбуту, как сейчас помню, Софию Киевскую, солидная такая церквуха, а Гвиру – Смольный собор. Я до этого и не знал, что в Питере такой собор есть, думал, что Смольный – это только где Ленин с большевиками революцию делал…