Тайный воин
Шрифт:
Заново вспомнил о кармашке за пазухой.
Вытащил его наконец, расстегнул маленькую пряжку. Что там? Драгоценный оберег во имя Царицы? Дивные украшения, хранимые как памятка, приготовленные в подарок?..
К его немалому разочарованию, добычей оказалась книга. Не особенно толстая, порядком затрёпанная и, уж конечно, ни золотом, ни каменьями не отделанная. Лутошка раскрыл её посередине. Подержал, рассматривая буквы. Грамота была умением за овидью правильной человеческой жизни. Жрецу либо котляру она была, наверно, нужна, иначе зачем бы они её постигали, ну а доброму острожанину
Синие облака мало-помалу розовели. Лутошка вскинул глаза. Ему вдруг показалось, его окликнули. Не по имени – эйкнули, как незнакомца. По-за кожей на тараканьих лапках разбежался мороз. Руки сами спрятали книжку, нашарили самострел…
Дикомыт не стал бы его окликать. И другие не стали бы. Вот мешок через голову, петлю на шею, болт в ногу, чтобы слишком резво не бегал…
«Эй…»
Снова шёпот издалека, голос м'oрока, зов с того света. Окончательно холодея, Лутошка завертел головой… На сей раз он увидел. Под облаками, неспешно снижаясь, плыла крылатая тень. Чёрная в кайме пламени, в огненной позолоте на перепонках…
Он, дурак, привычно ждал переимщиков, подобных ему самому. Парней-лыжников, оружных, злых и весёлых. Как будто у мораничей других несгодий на него не было. Он утаил книгу с их словами, они это поняли. Вызвали зубастую тварь, пустили вора ловить…
Лутошка, конечно, слышал о симуранах. Давным-давно… в баснях про небывальщину. Мыслимо ли что вспомнить, когда ум за разум заскакивает от страха! Острожанин понял лишь одно: опять смерть! Прижал самострел к плечу, заскулил от ужаса, надавил крючок. Толстый болт со свистом разорвал воздух.
Тварь словно споткнулась в полёте, вскрикнула, начала падать. Неловко забила крыльями… обрушила снежную шапку с высокой сосны… тяжело выправилась… пропала из виду, последний раз мелькнув в облаках.
Какая днёвка после такого! Трясущийся Лутошка выскочил из снежной норы, забыв про усталость, неверными пальцами подвязал юксы, ухватил посох. Едва рукавицы не покинув, бросился дальше. Через озеро, в распадок между холмами, густым ельником, скорей прочь отсюда, прочь, прочь…
Ветер стоял в своих покоях, во внутреннем чертоге. Смотрел, как древоделы разбивают ложе, где много лет провела мотушь. Уже сняли обивку, сработанную из дорогих красивейших тканей, зелёных и серых. Вынесли за порог меховые одеяла, тюфяки лебяжьего пуха, достойные опочива царицы. Настал черёд рушить деревянную раму. Сухие лёгкие доски, сплошь в ситчатой резьбе, трудно разъединялись. Скрипели, жаловались, стенали. Смотреть было тяжко, но Ветер смотрел. Под его взглядом древоделы старались быстрее преобразить хоромы. Искоренить всё, что соприкоснулось со смертью. Останется лишь ковёр на полу. Прочее – без остатка в огонь.
Лихарь безмолвно присутствовал подле котляра. Переминался, оглядывался, трогал стёганку на груди. Когда работники потащили наружу расщеплённые доски, Ветер, не поворачиваясь, обратился к ученику:
– Что гнетёт тебя, старший сын?
Стень ответил тихо и неохотно:
– Воля твоя, учитель… безделица. Полугоре…
– Это мне решать, безделица или нет.
Лихарь помялся ещё, ответил не сразу.
– Запропала «Книга милостей»… твой подарок… Всегда у тела носил, а вернулись с Великого Погреба, хватился – нигде не найду.
Ветер пожал плечами:
– Я здесь и полугоря не вижу. Книга самоистин – не оберег, а ты – не суеверный дикарь, чтобы плакать о подобной утрате. Это всего лишь кожа и чернила, сын.
– Учитель…
– Помнишь, на лестнице мы всё время стены цепляли, пока с носилками шли?.. Думается, книга стала милодаром для моей матери, только ты не заметил. Гордись и ни о чём не горюй.
Лихарь кивнул, не смея прекословить. Ему, впрочем, упорно казалось: в крепости остались ещё уголки, куда он не заглянул.
Ветер прошёлся туда-сюда по пустому чертогу, не глядя на стеня.
– Закрой дверь.
Лихарь повиновался. Запора не было, но без спроса войти никто не решится. И того, что сейчас скажет ему источник, не услышит более ни единая живая душа: дверь выстлана коврами с обеих сторон.
Ветер что-то достал из поясного кошеля. Стень увидел двустворчатую каменную ракушку очень тонкой работы.
– Я хочу поручить тебе нечто важное, старший сын.
Лихарь приблизился.
– Поклянись верно исполнить то, что услышишь сейчас.
Голос котляра прозвучал необычно. Так говорят лишь о жизни и смерти. Лихарь невольно опустился перед учителем на колено:
– Во имя Владычицы… я исполню.
– Ты давно рядом со мной, – снова заговорил Ветер. – Ты видел: я много раз пробовал исцелить мать, но она так и не узнала меня. Ты знаешь и то, что разбила её не чья-то жестокость, а всего лишь болезнь. Люди говорят, я удался в неё…
Лихарь начал понимать, к чему он клонил. Немногие видели стеня испуганным, но теперь ему было страшно.
– Я знаю, ты меня не предашь, – продолжал Ветер. – Поклянись же: если болезнь окажется родовой… если однажды настигнет меня… ты будешь сильнее, чем сумел быть я. Ты не позволишь мне страдать много лет, как позволил матери я.
Палец надавил на выступ резьбы, створки раковины раскрылись. Серебряное гнездо покоило родниковую каплю. Чистую и прозрачную. Ветер умел составлять яды ничуть не хуже Айге. Забвение, даруемое этой каплей, наверняка было блаженным.
У Лихаря потёк по вискам пот.
– Учитель… Твоя матушка не страдала… Я…
– Поклянись.
– Я… отец, воля твоя… я… во имя Матери Матерей… я клянусь.
Ветер не спеша сомкнул створки, гася драгоценное сияние смерти. Отдал Лихарю ларчик. Вдруг подмигнул, всклочил стеню волосы:
– Только при себе не носи… Потеряешь, как книгу, вот когда не оберёмся хлопот!
Лихарь попробовал улыбнуться на шутку, не получилось. Клятва была произнесена, но капля жгла руки даже сквозь камень.
– Учитель, – взмолился он. – Не губи душу смятением… Ты мне доверил, а хранить не понуждай… Пусть у тебя в скрыне лежит, с другими сокровищами… а я знать буду… уж раз ты так захотел…