Тайный воин
Шрифт:
…А вот детвора за околицей баловалась точно как в Твёрже. Конались бабками: расчертили площадку, вымерили шаги, назначили «сало» и «кон», поставили гнёзда. При виде захожней, явившихся на опушке, ребятня с визгом сгребла бабки, старшие подхватили младших, удрали в туман. Изнутри зеленца тотчас отозвались псы.
Скоро навстречу незваным гостям вышли деревенские мужики. Кто с луком, кто с копьём, кто с сердитой собакой на ремне. Сошлись на середине старого поля… и беспокойство сменилось радостью: Ветра узнали. Большак скинул шапку, хотел поклониться, котляр не чинясь обнял его,
– Можешь ли гораздо?
Мужчины вздохнули с облегчением, попрятали в тулы ощеренные головки стрел. Здесь не слишком опасались разбойников, лихие шайки так близко к стольному городу не подходили, но друзей принимать всегда веселее, чем неведомых чужаков. Псы укладывали вздыбленную щетину, обнюхивали пропахшие лесом штаны захожней, трогали носами подставленные ладони.
Кутовая Ворга была тайным воинам Владычицы вроде собственного подворья.
Большак сразу выслал вперёд одного из парней:
– Скажешь матери, честные гости пожаловали… Пускай стол накрывает!
– Как твой средний сын, гоит ли? – шагая рядом с ним, спросил Ветер. – Помню, ты не надеялся…
Старейшина просветлел лицом, снова затеял кланяться в ноги.
– Что ни день, о тебе, милостивец, напамятку даю Справедливой… за многими делами не упустил просьбишку передать…
– Так, стало быть, приходил благочестный?
Ворон скромно шёл сзади, тащил саночки, слушал разговор. «О ком это они?»
Большак осенил себя троечастным знаком Владычицы:
– Как есть приходил, скорбных ног на лыжах не пожалел, ветхости своей ради нас пощады не дал… скудостью не погнушался… Две седмицы с дитятком просидел!
Ветер улыбнулся:
– И как? Отмолил?
– Истинно, отмолил! Ради его святых седин отвела руку Правосудная.
«Так у них тут правский жрец есть! Самой Царицы молением достигает…»
– Покажешь мальчонку? – спросил Ветер. – Из памяти вон, как зовёшь его?
Ворон видел, сколь отчаянно лебезил перед учителем старейшина Кутовой Ворги. Даже снятую шапку до сих пор в руках мял.
– Прости, милостивец… Он безымянный теперь во имя Владычицы. Друг'oнюшка, да и всё. Меня добрый старец сразу предупредил: не до ста лет сынку вековать, срок земной ему недолог положен… Я уж, как встал средний мой, и отпустил его со святым жрецом в Шегардай. Сколько ни отмерила Царица, пускай в благом служении проведёт.
Ворон покосился на площадку для игры, покинутую детьми. В Твёрже размечали инако. «Глянуть бы, как они здесь конаются…»
За стеной тумана оказал себя тын, обнимавший все четыре избы: здесь обитала родня. Как раз когда хозяева и гости входили в ворота, распахнулись двери собачника. Наружу пёстрой тявкающей лавой выкатились щенки. Крупные, толстые, полные задора и счастья. По виду – месяца на два, самая пора новым хозяевам раздавать. Следом заполошно выскочил мальчик, упустивший непосед:
– Лови, лови!..
Рыжий кутёнок прямо на ходу взялся трепать пегого, оба покатились кувырком. Чёрного поймал за задние лапы шлёпнувшийся врастяжку мальчонка. Шустрая серая сучонка перепрыгнула обоих, влетела прямо в ноги Ворону. Он подхватил тяжёленький барахтающийся комок, увидел карие глазёнки, такие проказливые, весёлые, что самого неволей разобрал смех. Щеня извернулось в руках, нечаянно мазнуло передней лапкой по бороде, со вкусом вылизало всё лицо. Он и не подумал сторониться тёплого проворного языка.
Всё-таки Кутовая Ворга была гораздо больше похожа на Твёржу, чем ему показалось вначале.
Остальных щенков быстро переловили. Взрослые посмеялись, но взгляд старейшины, брошенный на сына, был строг.
В избе, куда следом за хозяевами влезли захожни, хлопотала запыхавшаяся большуха. Родив троих сыновей, выдав замуж дочку, она ещё хранила почти девичью стройность. Женщина уже застелила Божью Ладонь браным столешником из красного сундука, выставила холодное: озёрную капусту, горлодёр, копчёную, квашеную, солёную рыбу. Выложила утреннюю, едва остывшую перепечу. То что надо походникам после нескольких дней на одной строганине!
Ворон вместе с учителем поклонился Божьему углу и доброй хозяйке. Надёжное избяное тепло, застольная дружеская беседа… а если погодя ещё и мыльню нагреют…
Ему отвели место внизу стола, на скамье, с такими же отроками. Ровесники заговаривать не спешили, дичились молодого моранича, поглядывали искоса. Ворону опять стало смешно. Небось пересудов на седмицу достанет, когда они с учителем отсюда уйдут!
Чинно жуя, он всё приглядывался к печи, томившейся вчерашним теплом. Теперь было понятно, отчего дух в этой избе стоял совсем не такой звонкий, как, примером, в Шерёшкином доме. Над устьем печи был прилажен перевёрнутый горшок с выбитым дном и от него – дощатый короб, обмазанный глиной. Он тянулся до окошка наружу. Похоже, эта печь хуже обновляла и чистила воздух. Зато – ни тебе махров на подволоке, ни чёрных залежей на сыпухах по стенам. Подволок, кстати, был не высокой бочкой, как ладили в Твёрже, а низкий и плоский. Давил на голову. Даже резные лики Богов и самой Матери в святом углу глядели какими-то утеснёнными. Не храм жилой, а клеть с печью. Опёнку новшество не понравилось.
Ветер, как выяснилось, тоже посматривал на государыню-печь.
– Это опять же Другонюшка меня надоумил, – с гордостью пояснил большак. – Побывал я у него, подсмотрел… Ещё стены покрасить, будем совсем как в городе жить!
От Ворона не укрылась мелькнувшая улыбка источника. И что, мол, не хочешь жить самосущно, всё за кем-то влечёшься?..
Хозяйка отняла от устья заслонку, стала с видимой натугой вываживать большой гретый горшок.
Ветер сказал, не оглядываясь:
– Помоги, сын.
Опёнок сразу вскочил. С поклоном, дождавшись от хозяйки согласного кивка, вошёл в бабий кут, перенял ухват. Повернулся, опустил горшок на хлопот, на толстый деревянный кругляк. Женские руки дрожали, ему было легко.
После трапезы он вышел наружу. За тыном, за влажной туманной стеной то примолкал, то вновь поднимался ребячий гомон и визг. Там возобновилась игра. По другую руку плескались буроватые воды. Это беспокоился, баламутил воргу кипун. Ворон и не помнил, когда видел сразу столько открытой воды. Захудалая левобережная волька внезапно предстала местом чудес, где что угодно может случиться.