Тайпи (Шпет)
Шрифт:
Не успел я пройти и ста ярдов, как снова был окружен островитянами, решившими по-видимому идти за мной. Все еще разгоряченные спором, они, казалось, были готовы передраться. В этой суматохе ко мне подошел старик Мархейо, и я никогда не забуду благожелательного выражения его лица. Он положил мне руку на плечо и с чувством произнес те единственные английские слова, которым я научил его: «дом» и «мать». Я сразу понял, что он имел в виду, и постарался выразить ему свою благодарность. Файавэй и Кори-Кори шли рядом с ним, и оба горько плакали. Старик дважды повторил приказание сыну взять меня на спину, прежде чем тот был в состоянии послушаться его. Одноглазый вождь воспротивился было этому, но вмешался кто-то еще и, как мне показалось, из его же партии.
Мы шли вперед, и я никогда не забуду, как взволновал меня шум волн, разбивающихся о берег. О, величественный вид и гул океана! С каким восхищением приветствовал я тебя!
Когда мы достигли открытого места между рощами и морем, первый предмет, бросившийся мне в глаза, была английская китоловная шлюпка, повернутая кормой к берегу и отстоящая от него всего лишь на несколько метров. Ее снаряжали пятеро островитян, одетых в короткие ситцевые туники. Мне показалось, что они в эту минуту отталкиваются от берега и что, несмотря на все мои старания, я пришел слишком поздно. Сердце у меня замерло… Но взглянув еще раз, я убедился, что туземцы просто пытались удержать лодку, относимую волнами. В следующую минуту я услыхал свое имя, крикнутое кем-то из толпы.
Обернувшись на крик, я с радостью увидал высокую фигуру Каракои, одного гавайца из Оаху, часто бывавшего на борту «Долли», пока та стояла в Нукухиве. На нем была зеленая охотничья куртка с золочеными пуговицами, подаренная ему одним французским офицером, — куртка, в которой я его видал постоянно. Я вдруг вспомнил, что этот человек часто говорил мне, что находится под защитой табу и поэтому может бывать во всех долинах острова.
Каракои стоял у самой воды с большим куском бумажной ткани, перекинутой через правую руку, в которой он держал несколько холщовых мешочков с порохом; в левой руке у него был мушкет, который он, казалось, предлагал вождям, стоявшим кругом. Но они возмущенно отворачивались от его подарков и настойчиво требовали, чтобы Каракои возвратился в лодку.
Однако Каракои не двигался с места, и по его жестам я понял, что он ведет разговор обо мне. Я громко позвал его, прося подойти ко мне, но он ответил на ломаном английском языке, что островитяне грозят проткнуть его копьями, если он хоть на шаг приблизится ко мне. Я все еще продвигался вперед, окруженный густой толпой островитян; некоторые из них хватали меня за руки, стараясь удержать, и не одно копье было с угрозой направлено на меня. И все же я видел, что очень многие, даже настроенные почти враждебно, глядели нерешительно и смущенно.
Я был ярдах в тридцати от Каракои, когда мое дальнейшее движение было остановлено туземцами, принудившими меня сесть на землю: они схватили и крепко держали меня за руки. Шум и суматоха увеличились в десять раз, и я увидал нескольких жрецов, очевидно, убеждавших Моу-Моу и других вождей воспрепятствовать моему отъезду. Каракои же продолжал хлопотать за меня; он решительно обсуждал дело с туземцами и старался прельстить их, показывая свою материю и порох и щелкая собачкой мушкета. Но все что он говорил и делал, казалось, только увеличивало раздражение островитян, готовых столкнуть его в море.
Предметы, предложенные Каракои в обмен на меня, ценились туземцами необычайно высоко, — и все же они с негодованием отвергли их! В последнем отчаянном усилии я вырвался из рук, державших меня, вскочил на ноги и бросился к Каракои.
Островитяне снова схватили меня, подняли отчаянный шум и так угрожающе замахали руками, что Каракои в испуге вошел прямо в воду. Стоя почти по грудь в воде, он пытался успокоить разъяренных туземцев. Наконец, отчаявшись убедить их и боясь, что они что-нибудь сделают с ним, он крикнул своим товарищам подвести лодку и взять его на борт.
В этот напряженный момент, когда, казалось, рухнули все мои надежды, между островитянами, провожавшими меня на берег, опять начался ожесточенный спор и завязалась драка. Это отвлекло их внимание от меня. Рядом со мной остались только Мархейо, Кори-Кори и бедная милая Файавэй, которая, плача, держала меня за руку. Я почувствовал, что медлить больше нельзя: теперь или никогда. Сложив руки, я с мольбой взглянул на Мархейо и побежал к опустевшему теперь прибрежью.
Слезы стояли в глазах старика, но ни он, ни Кори-Кори не пытались удержать меня, и я добрался до Каракои, с волнением следившего за моими движениями. Гребцы подвели лодку насколько возможно ближе к берегу. Я в последний раз обнял Файавэй, подбежавшую ко мне, и через минуту уже был в шлюпке — целый и невредимый — рядом с Каракои, сразу отдавшим приказание гребцам отваливать.
Мархейо, Кори-Кори и многие из женщин вплавь провожали меня, и я решил выразить им свою благодарность, раздавши вещи, привезенные для моего выкупа. Я протянул мушкет Кори-Кори, бросил кусок материи старику Мархейо, указав в то же время на бедняжку Файавэй, которая отошла от воды и сидела печальная на камнях. Эта раздача заняла не больше десяти секунд, но прежде чем она кончилась, шлюпка была уже на полном ходу.
Мое отплытие не могло остаться незамеченным среди туземцев, но они не прекратили своего спора и только, когда шлюпка была уже в пятидесяти метрах от берега, Моу-Моу и еще шесть или семь воинов бросились к морю и метнули в нас свои дротики. Некоторые из них пролетели совсем близко, но ни один не попал в цель, и гребцы храбро продолжали грести. Ход шлюпки сильно замедлился противным ветром, но все же мы скоро отплыли на такое расстояние от берега, что копья не могли долететь.
Я видел, что Каракои, сидевший на руле, часто взглядывал на выдававшийся в конце бухты мыс, который нам предстояло обогнуть.
Островитяне, очевидно, растерялись и первое время не знали, что им делать. Но потом разъяренный вождь жестами показал, как поступить дальше. Громко крича своим товарищам и указывая копьем на мыс, он помчался во всю прыть по направлению к нему; несколько человек ринулись вслед за ним. Очевидно, они намеревались отплыть от мыса и перерезать нам путь. Ветер крепчал с каждой минутой и дул нам прямо в лицо: море было неспокойное и сердитое, так что гребли с трудом. У нас были некоторые шансы пройти мыс раньше, чем туда добегут островитяне, но когда мы подошли к нему метров на сто, неутомимые туземцы уже попрыгали в воду, и мы боялись, что через несколько минут окажемся снова в их руках. Предстояло померяться силами. Наши гребли вовсю, но кучка пловцов перерезала волны с устрашающей быстротой.
Гребцы достали ножи и держали их наготове в зубах, а я схватил багор. Мы знали, что, если им удастся перехватить нас, они проделают с нами маневр, часто оказывавшийся гибельным для стольких моряков в этом океане. Они притянутся к лодке за весла и, завладев кормой, опрокинут лодку: тогда мы будем целиком в их власти.
Через несколько мгновений я различил голову Моу-Моу. Огромный островитянин со своим копьем в зубах с такой силой рассекал воду перед собой, что она пенилась. Он был к нам ближе всех и через секунду уже схватил бы весло. Раздумывать было некогда. Преодолевая ужас, я нацелился и метнул в него багор. Я угодил ему прямо в левое плечо. Он погрузился в воду, затем опять вынырнул на поверхность позади лодки… Я никогда не забуду его разъяренного лица!