Те, что от дьявола

Барбе д'Оревильи Жюль-Амеде

Капитан де Брассар всегда и повсюду беззаботно пренебрегал дисциплиной и субординацией. Только во время военных кампаний, в лагере, офицер становился офицером и готов был нести любые тяготы воинской службы. Зато в мирной жизни он спокойно покидал гарнизон, ничуть не опасаясь грозящих наказаний, и отправлялся веселиться в соседний городок. Возвращался он только к параду или смотру благодаря предупреждению вестника-солдата. Начальство не стремилось вернуть в свое распоряжение подчиненного, по самой своей природе не способного подчиняться, зато солдаты делали все, чтобы не лишиться обожаемого начальника. К солдатам он был необыкновенно добр, требовал от них лишь храбрости, щегольства и безупречности в вопросах чести — словом, возрождал к жизни бравого французского солдата былых времен, чей обаятельный образ сохранил

для нас разве что Оффенбах в «Увольнении на день» да старинные французские песенки, каждая из которых истинный шедевр. Возможно, правда, виконт излишне поощрял дуэли в своей роте, но он уверял, что не знает лучшего средства для поддержания боевого духа. «Я не правительство, — говорил он, — крестами за проявленную в дуэлях отвагу наградить не могу, зато поощряю храбрецов (виконт был богат, и даже очень) перчатками, ремнями и пряжками, которыми они могут покрасоваться, не нарушая устава».

Рота, которой командовал де Брассар, выделялась особым щегольством в своем полку, а гвардия и тогда отличалась блеском. Виконт играл на самолюбии солдат, раздувая его донельзя, а, как известно, французские солдаты и без того всегда были бахвалами и щеголями. И то и другое не оставляет окружающих равнодушными, бахвальство задевает тоном, щегольство возбуждает зависть. Можно догадаться, что роте де Брассара завидовали все остальные. За честь войти в нее шла борьба, потом борьбу вели за то, чтобы ее не покинуть.

Положение виконта при Реставрации было нелегким. Возможность каждый день рисковать собой, искупая дисциплинарные грехи, как при Наполеоне, у него отсутствовала, и однополчане, удивлявшиеся его «подвигам», затруднялись сказать, сколько времени будут терпеть на службе непокорного борца с начальством, дерзившего с той же отвагой, с какой когда-то стоял под пушечными ядрами. Революция 1830 года разрешила беспокойство коллег, если только они и впрямь беспокоились, избавив отчаянного капитана от унизительного разжалования, грозившего ему что ни день все с большей настоятельностью.

После Трех дней получивший серьезное ранение виконт де Брассар не вернулся в армию. Он не воспользовался возможностью служить новой династии Орлеанов, потому что презирал их. Когда в июле месяце революция отдала Орлеанам власть над Францией, которую они не сумели удержать, виконт лежал в постели, повредив ногу на балу герцогини Беррийской, — танцевал он, будто атаковал. Однако, заслышав барабанную дробь, де Брассар вскочил с постели, торопясь в свой полк. Он не смог натянуть сапог на больную ногу и шагал во главе своих гренадеров в шелковых чулках и бальных лаковых туфлях от площади Бастилии до Бульваров, получив приказ очистить их от бунтовщиков. Баррикады еще не бороздили Парижа, но город выглядел сумрачно и зловеще, потому что был непривычно пуст. Отвесные лучи палящего солнца казались первым залпом огня, за которым вот-вот должен был грянуть второй, ибо каждое окно, закрытое ставнями, могло плюнуть смертью…

Капитан де Брассар построил солдат в две цепочки и приказал двигаться вдоль домов, прижимаясь к ним как можно теснее, чтобы опасность грозила только с противоположной стороны улицы, зато сам, как истинный денди, шагал посередине мостовой. В него стреляли из ружей, пистолетов, карабинов, но он благополучно добрался до улицы Ришелье, выставив вперед могучую грудь, которой гордился ничуть не меньше, чем декольтированная красавица, выставляя на балу свою. Перед игорным домом Фраскатти на углу улицы Ришелье капитан увидел первую баррикаду и отдал солдатам приказ построиться, собираясь взять ее приступом, сам встал впереди, и вот тут-то получил в свою великолепную грудь, вдвойне соблазнительную — необычайным объемом и серебром шнуров, украшавших ее от плеча к плечу, — пулю. Запущенный в виконта камень перебил ему еще и руку, но он все-таки взял баррикаду и во главе своего преисполненного воодушевления отряда проследовал дальше к церкви Мадлен. Она тогда еще только строилась. Тут силы оставили виконта, и он опустился на мраморную глыбу, какие валялись вокруг во множестве.

Две дамы, торопившиеся покинуть взбунтовавшийся Париж, увидели из окна кареты окровавленного гвардейского офицера и предоставили в его распоряжение свой экипаж. Они довезли капитана до Гро-Кайю, где расположился маршал Мармон, герцог Рагузский. Виконт отрапортовал: «Господин маршал! Мне

осталось жизни часа на два, не больше! Но я с удовольствием исполню любое ваше поручение». Де Брассар ошибся: на этом свете он задержался несколько дольше. Пуля прошила, но не убила его. Я познакомился с ним лет пятнадцать спустя, и он утверждал, что выжил вопреки медицине. Врач запретил ему пить вино, пока не заживет рана и его не перестанет лихорадить, но он пил и считал, что спасло его только бордо.

И как же он пил бордо! И сколько! В питье он оставался тем же денди, что и во всем остальном… Пил, как поляк. Заказал великолепный кубок богемского стекла, в который вливал — господи прости! — целую бутылку и опрастывал его единым духом, добавляя: «Такова моя мера, ее я блюду во всем». Так оно и было. Однако силы со временем идут на убыль, и в один прекрасный день может оказаться, что гордиться-то нечем… Виконт, надо сказать, походил на Бассомпьера [24] и точно так же, как тот, не пьянел. На моих глазах де Брассар опрокинул кубок двенадцать раз подряд, и хоть бы что. На пирушках — люди попроще назвали бы их оргиями — он и после обильных возлияний не переходил той стадии, которую не без кокетливости называл «слегка напомпониться», прикасаясь при этом к помпону, что покачивался на шнуре его кивера.

24

Бассомпьер Франсуа де (1579–1646) — барон, маршал Франции, знаменитый острослов и кутила, автор прославленных «Мемуаров».

Мне хочется, чтобы читатель представил себе как можно лучше капитана де Брассара, история моя тогда будет только красочней, поэтому не скрою, что у него бывало по семи любовниц одновременно, на причудливом языке XVI века повесу XIX окрестили бы «плотолюбцем». Сам он называл их «семью струнами своей лиры», хотя лично мне претит подобное музыкальное и весьма легкомысленное оправдание безнравственности. С другой стороны, будь виконт де Брассар иным, история вышла бы бледнее и я, возможно, не стал бы ее рассказывать.

Разумеется, садясь в дилижанс на развилке дорог, неподалеку от замка Рюэль, я и представить себе не мог, что повстречаю виконта. Мы давно не виделись, и я обрадовался возможности провести несколько часов в обществе человека, который хоть и жил в наши дни, но принадлежал другой эпохе. Честное слово, в доспехах времен Франциска I виконт чувствовал бы себя так же непринужденно, как в синем мундире королевской гвардии. Массивностью, осанкой, манерами де Брассар имел мало общего с молодыми людьми, которыми восхищаются в наше время. В лучах этого клонящегося к закату вельможного румяного солнца взошедшие на небосклон новомодные полумесяцы выглядят бледными и худосочными. Сложением виконт напоминал императора Николая I, чего не скажешь о лице: и профиль не греческий, и короткая бородка такая же, черная, как волосы. Виконт не седел, то ли по природной крепости, то ли благодаря крепости снадобий и притираний, но, как бы там ни было, заросшие смоляной бородой щеки придавали ему задорный и мужественный вид. Выпуклый, благородной формы лоб без единой морщинки, глаже и белее женского плеча, казался еще выпуклее и горделивее благодаря гренадерскому киверу, от которого обычно редеют волосы на макушке. А глубоко посаженные, по-другому не скажешь, темно-синие глаза сверкали из-под соболиных бровей двумя пронзительными сапфирами. Глаза де Брассара не давали себе труда вглядываться, они пронзали насквозь.

Мы пожали друг другу руки и завели разговор. Капитану де Брассару приходилось сдерживать свой громоподобный бас, способный донести любую команду до любого конца Марсова поля. Говорил он неспешно. Как я уже упоминал, детство и юность виконт провел в Англии и, возможно, думал по-английски, однако речь его текла плавно, и медлительность только придавала весомости словам и шуткам, а капитан всегда шутил рискованно, шутил, как рубил. «Виконт де Брассар метит слишком уж далеко», — любила повторять графиня де Ф…, вдовеющая красавица, одевавшаяся всегда только в черное, фиолетовое и белое. Думаю, всем понятно, что виконт обладал хорошей репутацией в обществе, иначе прослыл бы дурным обществом сам. Впрочем, безупречное общество, как, например, в Сен-Жерменском предместье, никому ничего не ставит в упрек.