Те, кого нет
Шрифт:
Сергею хотелось послоняться по саду, посидеть у воды, покурить или даже немного потанцевать с женой. Вместо того чтобы выслушивать чужие невнятные горести, до которых теперь никому нет дела. Он и про работу спросил шурина просто так, чтобы завести разговор. Сейчас Валентин выглядел вполне трезвым и спокойным, был занят своей тарелкой. Чего его пасти? Вменяемый мужик, открытый и компанейский — какие проблемы?
— Послушай, — он придвинулся к шурину. — Я, наверно, пойду пройдусь. Только не думай — то, что ты рассказываешь, страшно интересно.
— А кто тебя держит? — Валентин усмехнулся. — Рыбка-то на гриле пришлась по вкусу, Сергей Викторович?
Федоров кивнул, гадая, обиделся шурин или нет.
— Вот и я говорю. У Савелия губа не дура. Сечет!
Что он мог знать, этот муж Александры, о таких вещах, как посвист встречного ветра, когда на полном ходу рванешь, открыв универсальным ключом, дверь тамбура?
И при этом состав несется по двухкилометровому мосту над Ульяновским водохранилищем, внизу мятой жестью блестит Волга, мелькают фермы моста, дробя необъятное пространство на косые треугольники, а на шестом пролете, чуть ли не под ногами, вплотную к вагону, пролетает будка путевого обходчика, которая раньше была ярко-красной, а теперь выкрашена неброской охрой.
Та самая, из-за которой круизный теплоход «Денис Давыдов» перепутал в темноте пролеты, сошел с фарватера и вместо судоходного третьего попер под шестой, где и снес половину своих верхних надстроек вместе с кинозалом, в котором яблоку было негде упасть.
Как раз крутили детективчик. Как там он назывался? Ага — «Возвращение „Святого Луки“». Сто семьдесят душ плотной группой отправились на небеса. А по мосту в это время громыхал товарняк, который диспетчер пропустил вперед, так как хабаровский скорый опаздывал на восемь минут. От удара пролет моста сместился на полметра, полтора десятка вагонов в середине состава опрокинулись и повисли над рекой, а на изувеченный, заваленный трупами «Давыдов» сверху обрушились сотни тонн угля и строевого леса.
В двенадцатом вагоне скорого «Хабаровск — Москва» находился Валентин Смагин. Это был его второй рейс в качестве проводника, и он запомнил его в мельчайших подробностях. Даже не потому, что двенадцатый вагон, если б не сбой графика на главном ходу Транссиба, должен был оказаться прямо над шестым пролетом ровно в то же время, когда вахтенный на «Давыдове» крутанул штурвал не в ту сторону. Случай спас ему жизнь, но случай слеп как крот, а едва Валентин пригляделся как следует и вник, стало непреложно ясно, что это — сама судьба.
И тетка Галина здесь ни при чем. Она всего лишь подсказала кое-что, приоткрыла глаза безмозглому щенку на то, о чем он и сам стал мало-мальски догадываться с той минуты, как поднялся в вагон в твердой форменной фуражке и при узком галстуке поверх отглаженной сорочки с погончиками и эмблемой РЖД.
А научила она его совсем другому — не бояться начальства и делать деньги из ничего. Но не в буквальном смысле из ничего. Технология оказалась непростой, требовала концентрации и быстрого соображения, и в первые год-два, пока он не стал «кадровым», у него тоже случались «косяки» и пропажи. Только позже, когда стал работать один, пошло как по маслу.
Поначалу, конечно, приходилось не разгибаясь «пидорить вагон»: мыть, убирать, чистить, зимой обкалывать лед с колесных тележек — в общем, мотаться как соленый заяц. Все ночные смены тоже доставались ему, пока Галина громоподобно храпела в купе. Поэтому он первым делом прикопил деньжонок и сделал усилие, чтобы закрепиться в резерве.
Помог прочно усвоенный еще в интернате навык с готовностью и правдоподобно врать о себе, изворачиваться и говорить только то, что хотят услышать. В системе, основанной на дележке и мелком подкупе, это обеспечивает, в конечном счете, независимость и свободу действий. Вышестоящие — начиная от бригадира и заканчивая начальником пассажирского сообщения — кормились с проводника, и от него требовалось только одно: регулярно и в полном объеме платить «комсомольские взносы».
Так это называлось, а значит, возникло не сегодня, не вчера, а в какие-то незапамятные, глубоко совковые времена.
К тому же мужчин-проводников на трассе было не так много. За эту работу охотней брались женщины. Для них она была не только заработок, почасовые, разъездные плюс премия, но и свободное время, а для неоперившихся девчонок — романтика в придачу. Которая чаще всего сводится к беспорядочному сексу.
Мужчины смотрят на такие вещи иначе. По крайней мере, те из них, кто понимает толк. Поэтому в чисто «мужском» вагоне совсем другая атмосфера, даже самые отвязные и наглые пассажиры быстро соображают, что к чему, и ведут себя по-другому.
С закрепления в резерве все и начиналось. Стоило это примерно триста долларов, которые вносились раз в год, и литровку «Абсолюта». Все окупалось в первом же рейсе. Однако для того, чтобы работать в вагоне одному, без напарника, пришлось доплатить, а потом выдержать жесткий разговор с теткой Галиной, которая в итоге назвала его неблагодарной паскудой и сучьим выблядком.
Но для него это было принципиально — он хотел быть главным, самостоятельно принимать решения, регулировать размер откатов, торговаться и договариваться со всякой проверяющей братией — ревизорами, санитарной службой, дорожными ментами, а когда придется пересекать границу — с таможней и погранцами. Поэтому в одиночку успевал приготовить вагон к рейсу, собрать билеты, впарить пассажирам постельное белье, проконтролировать высадку-посадку, натопить и занести все эти немудрые операции в журнал учета. А также много чего еще.
Вопрос с уборкой по ходу маршрута решался сам собой: часа за три до крупной узловой, где могли ввалиться ревизоры, он сажал на первой попавшейся стоянке какого-нибудь бедолагу и не брал за проезд. И тот три часа подряд истово драил обмерзшие загаженные туалеты и вылизывал мусорный вагон.
В промежутках Валентин дрых мертвецким сном — малыми дозами, по часу, по два от силы.
Работать приходилось как по графику, так и «с оборотом». По графику — шесть суток в рейсе, потом шесть суток отдыха. На маршруте Хабаровск — Москва по-другому не выходило. Но по возвращении из рейса можно было сразу же записаться в резерв на другое направление или поехать со сменной бригадой, если кто-то заболел или в запое.
Однако Валентин «оборотами» не увлекался, не жадничал. Да и кто мог долго выдержать такой конвейер? Денег до поры до времени вполне хватало. Свои пятьсот зеленых за рейс он вырабатывал, не считая зарплаты и того, что приходилась отдавать на «систему».
Начиналось с мелочей. Получаешь уголь в рейс — ставь бутылку, чтоб не насыпали одной пыли. Трафарет на вагоне облупился — заказывай за свои. Недосчитался простыни — купи и отдай. Но это до того, как состав тронулся. И пошло-поехало: не успеешь тамбур закрыть, летят гонцы от начальника поезда с записочками — по десятке на ревизоров, столько же санитарной службе, по двадцатке за безбилетников самому начальнику, за сверхнормативный груз и всякое прочее. А потом с каждой из контролирующих служб свои расчеты, личные.