Те, кого нет
Шрифт:
— О чем ты говоришь, милая? — растерялся он.
— Ты не догадываешься? Ну конечно, тебе никогда ни до чего не было дела… Только что здесь побывал убийца нашего сына… — Ее тоскливый взгляд остановился на чем-то позади мужа, но когда Иван Алексеевич попытался осторожно обнять ее за плечи, Ксения резко вздрогнула и оттолкнула его руки. — Уйди, ради бога. Не трогай меня. Убирайся!..
Он растерянно вернулся в кухню, чтобы снова наполнить водой стакан. Нужно дать ей снотворное; он знал, где лежат таблетки, которые она тайком от него пила. На столе стояла пустая чашка с остатками кофейной гущи, пепельница полна окурков, Иван Алексеевич опустошил ее и поставил в мойку вместе с чашкой. Кофе… — подумал он, — если Ксения пила его среди ночи, это вполне могло спровоцировать приступ. А мысли о сыне ее и без того никогда не покидали.
Прежде чем направиться в спальню, Иван Алексеевич поднялся наверх, отыскал в блокноте номер телефона врача и, совершенно позабыв о времени, позвонил в город. Несмотря на то что часы показывали четыре двадцать, его выслушали. Врач подробно расспросил о состоянии своей пациентки и какие именно препараты принимала Ксения. Потом, подумав, добавил:
— Вот что, приезжайте-ка вы, голубчик, прямо с утра. Часов в девять. Я уже буду в клинике, и для вашей жены найдется местечко. Давненько мы с ней не видались…
Ивану Алексеевичу почудилось, что из спальни донесся какой-то вскрик, он с трудом уловил слова врача и попросил повторить.
— Попробуйте успокоить жену, дайте ей обычной валерьянки, а с утра — прямо ко мне. В девять, как договорились…
Ксения, к его великому облегчению, больше не металась, а смирно лежала на своей половине кровати, свернувшись калачиком. Она тихо плакала, время от времени бессвязно вскрикивая. И ничуть не сопротивлялась, когда Иван Алексеевич приподнял ее, повернул родное, но неузнаваемое лицо к себе и вложил в закушенный рот несколько желтых таблеточек. Жена покорно, хоть и с трудом, проглотила, запив водой.
Он укутал ее пледом, поставил будильник на шесть тридцать и лег рядом, зная, что сна больше не будет.
Ксения вскоре затихла, подтянув свои круглые смуглые колени почти к подбородку, — как ребенок в материнской утробе. Напоследок она пробормотала и вовсе несуразное. Что-то вроде: «Марта, детка, ну где же ты бродишь?..»
В тот момент, когда Валентин усаживался на корме старой плоскодонки, Марта уже жалела о том, что сгоряча утопила его мобильный. По крайней мере, она могла бы позвонить Родиону. Ему, и никому другому, потому что возвращаться в Шауры она не собиралась, а номер Родиона помнила — в конце две семерки и два нуля. Он подсказал бы, как отсюда выбраться, и, возможно, понял бы, зачем она все это сделала.
Она еще не решила, как поступить дальше, но когда перед ней в темноте поочередно всплыли бледные лица матери и отца, внезапно вспыхнула, до боли стиснула кулаки и пробормотала: «Сделайте одолжение, оставьте меня в покое хотя бы сейчас!..»
О Валентине она больше не думала — почему-то была уверена, что все-таки добилась своего. Его просто больше нет. Как будто, пытаясь поймать прыгающим кургузым стволом пистолета его фигуру, она метила не столько в него самого, сколько в тот образ, который сидел глубоко внутри нее, вызывая непроходящую тошноту.
Далеко позади на берегу остались плед, который ей сейчас очень пригодился бы, какая-то еда и ее старая зеленая бейсболка с вышитой надписью «Oxford». Но возвращаться ради этого не стоило, а пытаться отыскать катамаран, который течение унесло неизвестно куда, уже бесполезно. Хотя, если бы она знала, где он болтается, доплыть туда ей ничего не стоило.
С катамараном вышло то же, что и с мобильным: она оттолкнула его от берега, ни секунды не размышляя, чтобы окончательно, как ей казалось, отрезать Валентину путь к возвращению. И если бы сейчас кто-нибудь спросил Марту, чего, собственно, она пыталась добиться, затевая всю эту странную и опасную игру, которая могла кончиться совсем иначе, она бы не смогла подобрать точных слов, чтобы дать ответ или просто описать свое состояние. Потому что в ее совсем не книжном лексиконе просто не было слова «отчаяние».
«И вы тоже, пожалуйста, — уймитесь!» — приказала Марта тупым спазмам, время от времени принимавшимся терзать низ ее живота. Кровь, так испугавшая ее поначалу, больше не текла, но чувствовала она себя по-прежнему раненой и разбитой. Но не беспомощной, и точить слезы по этому поводу не собиралась. Хорошо еще, что в заднем кармане шортов нашелся носовой платок. Он тоже промок, но, тщательно отжав, Марта затолкала его в мокрые трусики, что, по крайней мере, на какое-то время дало ощущение безопасности. Если бы ей сейчас предложили загадать желание, оно оказалось бы очень простым.
Странная штука — человеческие отношения в этом мире, подумала она, чувствуя, что вот-вот ее начнет бить дрожь. Сырая одежда, туман с озера, тьма, клубящаяся в зарослях, — вполне достаточно. К тому же быстро холодает. Однако она не позволила дрожи овладеть собой. Не имело смысла трястись, когда от нее требовалось совсем другое. Она пока еще не знала, что именно. Но мысль, которую она поначалу отбросила с тем же омерзением, с каким отбрасывают гусеницу, свалившуюся за шиворот, снова вернулась.
Чужой сказал правду. А это значит, что теперь все по-другому. И даже сама она больше не та Марта, которую она знала, а кто-то совсем не похожий на нее. Не известный даже ей самой. Может быть, она наделала кучу ошибок, но, так или иначе, перемены уже произошли, и с этим ничего не поделаешь. На мгновение она почувствовала жалость к тем, кто остался в поселке. Особенно к отцу — а как еще его называть? Он всегда относился к ней с неловкой нежностью, защищал от резких, порой совершенно необъяснимых и часто несправедливых нападок Александры, которые только теперь получили свое объяснение. Все встало на свои места. Просто у нее никогда не было собственного ребенка — вот в чем дело. И Александра всегда была против нее, Марты.
Она вздрогнула — в зарослях картаво и неприязненно вскрикнула какая-то птица. Не сейчас. Лучше пока спрятать мысли об этом подальше, чтобы потом во всем разобраться. Первым делом нужно найти какую-нибудь тропу в этих зарослях, которая рано или поздно приведет ее к дороге, пусть хоть проселочной. А там будет видно. Но для того, чтобы туда войти, нужен был толчок, что-то более сильное, чем простой страх заблудиться окончательно.
У воды Марта всегда чувствовала себя спокойнее, чем где-либо. Это была ее собственная стихия, как у какой-нибудь там русалки, но такой вода стала только после того, как она сумела окончательно преодолеть себя.