Те, кого нет
Шрифт:
После истории с Тимуром он больше года ни на кого не мог смотреть. Словно ослеп и оглох — так потрясла и испугала его эта нелепая смерть. А тогда сил хватило только на то, чтобы разыграть спектакль перед Ксенией, отвести ей глаза, и на продуманное вранье во всех инстанциях, с которыми пришлось иметь дело. А потом постараться все забыть.
Тем более что совсем рядом у Сергея и Александры подрастала Марточка, племянница, и неторопливая охота за ней с каждым днем становилась все более волнующей и острой. К тому же он привязался к ней по-настоящему…
Теперь нужно с ходу отключить поток бессвязных мыслей и образов, выкинуть всю лишнюю беллетристику из головы и собраться. Это он умел как никто — освоил еще в интернате, давным-давно. Если бы не научился, одному богу известно, где бы был теперь.
Перед шлагбаумом находилась слабо освещенная площадка. Свет был и в застекленной будке, где, по идее, должен дежурить охранник. Когда Валентин приблизился, откуда-то выскочила желтая дворняга и преградила ему путь, показывая слюнявые клыки. Он попробовал двинуться — пес залаял, и пришлось остановиться.
Наконец из будки показался охранник — здоровенный детина в камуфляже и со складной дубинкой на поясе. Вспыхнул мощный фонарь, луч уперся прямо в глаза Валентину. Он слепо заморгал, оставаясь на месте. Одновременно рука в брючном кармане торопливо отделяла от скрученных тугим роликом баксов купюру.
Называть свое настоящее имя он не собирался. И историю свою опять чуток подправил — до встречи с местным браконьером. Будто бы приехал с приятелями, остановились на той стороне озера, выпили, заблудился, мобильный остался в машине, позвонить парням не получится, потому как наизусть номеров не помнит… Может, можно с кем-то договориться, чтобы отвезли в город — утром на работу, облом…
Охранник хрипло, до хруста в челюстях, зевнул, прищурился на предрассветное небо и сказал: «Сто».
— Что сто? — не понял Валентин.
— Зеленых, — коротко ответил детина.
Он кивнул и услышал: «Жди здесь…»
Пес, настороженно следивший за переговорами, сразу потерял к нему интерес.
Пока его не позвали к вынырнувшему из сумерек со стороны поселка синему «опелю» с тонированными стеклами, Валентин успел сбегать в лесок и облегчиться. После чего отделил еще одну купюру и сунул в задний карман брюк. Осталось, следовательно, две девятьсот. Главной удачей было то, что он, где бы ни был, держал ключи от дома при себе — это стало привычкой еще в ранней юности.
Охранник сгреб сотню. Дверца распахнулась, и Валентин погрузился в темное, мягкое, пахнущее какой-то тропической чепухой нутро «опеля». Впереди в подголовник водительского кресла был надежно впаян крепкий, коротко стриженный молодой затылок. Звучала негромкая музыка.
Как только машина тронулась, Валентин прикрыл глаза и едва не прослезился. Покой и блаженство — вот и все, что он сейчас чувствовал. До самого города он продремал и ответил лишь на единственный вопрос, с которым к нему обратился водитель: на какой улице его высадить.
Валентин Смагин так никогда и не узнал, что тот, кто за какие-то сорок минут доставил его в город к самому подъезду их с Александрой квартиры, — один из племянников мужа Ксении Красноперовой. Старые Шауры буквально кишели их многочисленными родичами. Однако самому Ивану Алексеевичу начиная с той ночи надолго стало не до родни. То, что творилось с женой, испугало его до полного отрезвления.
Он редко позволял себе лишнее, однако накануне на юбилее Смагина не смог отказать полковнику с его бесконечными «еще одну, чтоб не ржавело». Слишком уж нервничал сосед, так что временами и не узнать. Обычно деловитый, подтянутый, быстрый, полковник производил впечатление человека уверенного и всегда уравновешенного, но сегодня что-то было не так. Мутное напряжение витало в воздухе пополам с тревогой и напускным радушием. С трудом пережив вместе с женой собственную трагедию, Иван Алексеевич такие вещи чувствовал моментально, однако чужих тайн знать не желал и всячески избегал сложностей в отношениях с неблизкими ему людьми. Жизнь представлялась ему ясной, простой и печальной; у него была прочная крыша над головой, приличная работа и женщина, которой он был предан. Все остальное его не касалось…
Погасив свет на веранде и в кухне, Ксения вернулась в спальню и начала раздеваться, почему-то швыряя вещи на пол, что было совершенно не похоже на нее. Поначалу Иван Алексеевич подумал, что жена все еще раздражена его вчерашним перебором. Поэтому, преодолевая головную боль и резь в желудке, он попросил не сердиться на него — так уж вышло, Смагин настаивал, беспрестанно наполнял рюмки, а он не мог противиться, впав в какой-то тупой столбняк.
— Ксюша! — окликнул Иван Алексеевич. — Ну, ты уж, дорогая, не сердись на меня, безмозглого…
Жена стремительно обернулась, и в свете ночника он увидел ее залитое слезами и сведенное судорогой бледное, как стена, лицо. Широко открытым ртом Ксения хватала воздух, не в силах произнести ни слова. Он отшвырнул одеяло, вскочил и бросился к ней.
Такое уже бывало. Впервые — после похорон Тимура, потом изредка повторялось, но не часто, и он знал, что делать. У нее внезапно останавливалось дыхание, судорога перехватывала горло, начиналась аритмия, холодели конечности. Необходимые лекарства, прописанные врачом, у которого Ксения последние двенадцать лет наблюдалась, были под рукой. Иван Алексеевич опрометью бросился к тумбочке, где обычно хранились шприцы.
Приступ ему удалось снять, и довольно быстро, однако то, что произошло потом, повергло его в полное замешательство. Он не знал, что предпринять, потому что жена повела себя совершенно необычно. Вместо слабости после приступа, смущенной улыбки и медленно возвращающегося румянца, за чем обычно следовал неглубокий, но целительный сон, Ксения, по-прежнему бледная, полураздетая, с лихорадочно блестящими глазами, начала метаться по комнате, время от времени разражаясь хриплым смехом. Наконец, остановившись, она выкрикнула: «Воды, дай мне пить!» и, всхлипнув, снова заходила из угла в угол.
Иван Алексеевич кинулся в кухню за минеральной, вернулся, подал стакан, жена жадно осушила его, позвякивая зубами о тонкое стекло, и глухо произнесла:
— Все, меня больше нет, я ухожу к сыну, прощай!
— Ксюша, тебе нужно прилечь, — жалобно начал он, — тебе станет легче, лекарство поможет, все пройдет… А я завтра побуду с тобой, никуда не поеду. Немного погуляем, сходим к озеру…
— Что ты мелешь, Иван? — она взглянула на него, презрительно морщась. — Все эти годы я искала его, понимаешь? И вот — нашла. Сам нашелся… И ничего не смогла сделать, даже просто уничтожить не сумела. Варила кофе, подавала бутерброды…